Тамплиеры и их сокровища

КНИГА: «Тамплиеры в Москве», А. Никитин (по материалам журнала “Наука и религия” 1992-93гг.)

Многие слышали о средневековом католическом духовно-рыцарском Ордене тамплиеров («храмовников», от франц. temple — храм). Орден был основан в начале 12 века, вскоре после первого крестового похода. Первоначально резиденция Ордена находилась в Иерусалиме, близ церкви, построенной на месте древнего Иерусалимского храма. С этим фактом связывают и название Ордена, хотя не следует забывать распространенное устное предание о том, что храмовники стремились к превращению несовершенного земного мира в гармоничную и стройную систему, к созданию духовного храма. После падения христианского Иерусалимского королевства центр Ордена переместился в Европу. В начале 14 века французский король Филипп IV, опасаясь роста могущества Ордена, привлек его рыцарей к церковному суду, многих в 1310 сожгли на костре. Орден был упразднен указом папы Климента V в 1312.

Действительно ли прекратил тогда свое существование Орден рыцарей Храма? Средневековые поэмы и романы называют тамплиеров хранителями Грааля — священной чаши с кровью Иисуса Христа. Грааль сокрыт в таинственном, почти никому не ведомом замке. Само существование рыцарей перемещается, таким образом, в «пространство мифа», а значит, выводится из-под власти земных законов, в том числе и закона неизбежной смерти. Достаточно устойчиво мнение, что тамплиеры были духовными предшественниками розенкрейцеров и более поздних мистических орденов и обществ. Тамплиеров иногда сближают с альбигойцами — представителями неортодоксального, гонимого направления в христианстве средневековой Франции и Прованса. Как разобраться в этом сейчас? Обратиться к первоисточникам? Такой путь многим представляется наиболее надежным, наиболее научным. Однако легенды и обрывки старинных хроник малоубедительны для современного человека. Другое дело, если бы тамплиеры или альбигойцы дожили до 20 столетия и смогли сами рассказать о себе. И вот оказывается, что среди советских граждан, репрессированных в 30-е годы, были люди, обвиненные именно в принадлежности к Ордену тамплиеров! Существует ли связь между ними и рыцарями минувшего? Что могло стать духовной основой возрождения (или активизации деятельности) Ордена, причем в России, а не на Западе? Может быть, идеи преображения мира, соделания его Храмом Духа — идеи, созвучные устремлениям русской интеллигенции начала 20 века? Попытку ответить на возникающие вопросы, открыть для нас новую страницу отечественной и мировой культуры делает автор, знакомый нашему читателю по многочисленным публикациям, — писатель и историк Андрей Леонидович Никитин.

СЛЕДСТВЕННОЕ ДЕЛО №103514: Если быть точным, дéла за таким номером — 103514 — уже давно не существовало. Девять не слишком толстых канцелярских папок, которые два назад положили передо мной на стол в одной из комнат Приемной КГБ СССР, содержали далеко не полный корпус документов прежнего следственного дела, получившего свое теперешнее оформление только в 1936 — пять лет спустя после завершения. Впрочем, судя по некоторым пометкам, к ним обращались не раз. и в 1937—1938х, и в 1941-м, и позднее,—интересуясь людьми и именами. Видимо, тогда же поставленные на «тематический учет», они хранились в Центральном архиве ОГПУ—НКВД—МГБ—КГБ сначала за номером 499556, а затем, по-видимому, после реабилитации всех поименованных в нем лиц,—за номером Р-33312, с каковым я и получил его для ознакомления и работы. Майор госбезопасности, которому выпало на долю меня «опекать» и который сам тщательно изучил перед встречей эти материалы, а заключение нашей беседы, как бы извиняясь за своих предшественников произнес, «.ну, а на то, что там понаписано, особого внимания не обращайте. Ничего этого, конечно же, на самом деле не было. Сами знаете, что тогда делалось!..» Мне оставалось только понимающе кивнуть головой В самом деле, в этих папках я не ожидал найти ничего из ряда вон выходящего. Они интересовали меня лишь потому, что в числе прочих заключали и дела моих родителей, арестованных осенью 1930, а затем отправленных на Беломорканал. По рассказам моей матери, Веры Робертовны Никитиной (1897—1976), и по оставленным ею воспоминаниям я знал, как это происходило и что им пришлось перенести. Вместе с тем она всегда подчеркивала, что, по счастью, они прошли через Лубянку и лагеря в то время, когда еще не начались ужасы беспредела. Так что за все время следствия, а потом и за годы на Беломорканале и Свирьстрое ей ни разу не пришлось столкнуться с издевательствами или откровенным садизмом, как то уже было, скажем, в это время на Соловках.

Обратиться к следственным материалам меня подвигнуло не праздное любопытство. Собирая в последние годы материалы о жизни и творчестве моего отца, театрального художника Леонида Александровича Никитина (1896—1942), погибшего в результате второй волны репрессий в лагерном лазарете города Канска Красноярского края, скоро я обнаружил, что вместе с ними извлекаю из забвения обширный, большинству моих современников совершенно не известный пласт истории нашей культуры. Я открывал имена давно забытых людей, пропавших без вести в лагерях, обнаруживал словно бы вычеркнутые из памяти истории театральные постановки, рукописи, так и не ставшие книгами, прослеживал никому не ведомые уже ниточки, связывавшие людей и создававшие ткань нашей национальной культуры

Кое-что удавалось найти в государственных архивах — письма, рукописи, фотографии. Однако самые необходимые сведения о человеке, даты его рождения и смерти, скупой перечень его занятий между этими краткими вехами приходилось искать за воротами «дома на Лубянке», которые однажды — и навсегда! — сомкнулись за его спиной. В известной мере это касалось и жизни моих родителей. Я не знал предъявленного им обвинения уже потому, что его не знала и моя мать, поскольку никакого суда и разбирательства в то время не было, приговор выносили в отсутствие обвиняемых, а им объявляли только срок и пункты традиционной 58-й статьи, согласно которым театральный художник и его неработающая жена обвинялись на пятнадцатом строительства социализма в «контрреволюционной деятельности».

Вероятно, не только теперь, но и тогда это выглядело абсурдом. Похоже, так же расценивали это и сотрудники КГБ — и те, кто в 1962 давал заключение о реабилитации моих родителей, и те, кто проверял дело в 1975, реабилитируя остальных участников, и тот майор госбезопасности, который деликатно мне посоветовал «не брать в голову» следственное обвинение. Не случайно в реабилитационных материалах, подшитых к делу, особо отмечалось, что из обвиняемых никто виновным в какой-либо контрреволюционной или антисоветской деятельности себя не признал, категорически отвергая самую ее возможность, материалы следствия доказательств вины не содержат, а кроме того, из протоколов допросов не видно, чтобы следователи стремились к убедительной аргументации обвинения.

Между тем формулы обвинения были не только жесткими, но поначалу и ошеломляющими.

В составленном 9 января 1931 обвинительном заключили помощник начальника 1-го Отделения Секретного отдела ОГПУ Э. Р. Кирре утверждал, что арестованные были членами анархо-мистической контрреволюционной организации «Орден Света», которая представляла собой возглавляемую командором ветвь древнего рыцарского Ордена тамплиеров. Члены Ордена именовали себя рыцарями, были организованы в кружки-отряды, занимались изучением «мистической литературы» и готовили антисоветский переворот.

Больше того, Кирре утверждал, что «Орден Света» ставил своей целью «борьбу с соввластью как властью Иальдобаофа (одного из воплощений Сатаны) и установление анархического строя». Делалось же все это «путем противодействия и вредительства соввласти на колхозном фронте, среди совучреждений и предприятий. Пропагандировался мистический анархизм с кафедры и по кружкам, в которых вырабатывались (. .) руководители, главным образом из среды интеллигенции» Правда, обвинитель признавал, что «пропаганда» велась путем рассказа членам кружков легенд, запись коих категорически запрещалась под угрозой исключения из Ордена и «вплоть до физического воздействия», под которым следовало понимать ликвидацию отступника, поскольку чуть ниже говорилось о проповеди «терроризма» «вплоть до убийств» И хотя это плохо согласовывалось с тем, что подрывная работа рыцарей на фронте колхозного строительства заключалась в «попытках евангельской пропаганды среди крестьянской массы» (что никак не подтверждало кровожадность «рыцарей»), Кирре это не смутило.

Параллельно с «Орденом Света» и в качестве его «дочерней» организации среди артистических и художественных кругов московской интеллигенции существовал другой орден — «Храм Искусств», созданный «с целью внедрения в советские артистические круги своей идеологии в противовес линии марксизма, проводимой компартией в искусстве». Для этих целей в его кружках использовались уже не устные легенды, а рукописи «мифов», «в которых проповедовался и противопоставлялся марксизму идеалистический взгляд на искусство с вклиниванием мистических идей».

«Храм Искусств» был не единственным ответвлением «Ордена Света». Информируя о возможных таких организациях в Москве, Ленинграде и других городах страны, Кирре сообщал о ликвидированных органами ОГПУ летом 1930 г в Нижнем Новгороде «Ордене Духа», получавшем из Москвы «указания и литературу», а в Сочннском районе на Северном Кавказе — «Ордене Тамплиеров и Розенкрейцеров», где точно также «изучали мистическую литературу и готовили восстание против советской власти».

Относительно конкретных действий арестованных выходило, что вся их вина заключалась в том, что сравнительно регулярно они собирались друг у друга на семейные вечеринки, где “путем чтения мистических произведений, рассказывания сказок, чтения докладов, пения и музыки происходила обработка в анархо-мистическом духе намеченных для вербовки в орденские кружки лиц». Несколько серьезнее выглядело указание, что московские рыцари наряду с другими музеями посещали музей П. А. Кропоткина, слушали там лекции, а некоторые из них состояли даже членами Анархической секции Комитета по увековечению памяти П. А. Кропоткина, заседания которой проходили в читальном зале этого же музея. Кроме того, они устраивали публичные платные вечера, средства от которых шли как на нужды Музея, так и на «оказание помощи заключенным и ссыльным анархистам через «Черный Крест». Такие вечера «обслуживались бесплатными силами знакомых артистов, а также выступлениями артистов, состоящих членами «Ордена Света» или «Храма Искусств». Программы таких вечеров в большинстве случаев носили мистический уклон.».

«Рыцари», объявившиеся в Москве в год искоренения российского крестьянства и торжества «индустриализации» и «диктатуры пролетариата», не были облачены в сверкающие латы, в белые льняные плащи с красным восьмиконечным крестом тамплиеров. В списке заговорщиков — машинистки и стенографистки, переводчики, литераторы, преподаватели вузов, продавцы книг, распространители изданий «Союзпечати», артисты и художники, просто домохозяйки, — словом, представители советской интеллигенции, которая едва сводила концы с концами и толклась на бирже труда. О каком рыцарстве, каких тайных знаниях могла идти речь в те зловещие годы «великого перелома» России, когда во имя «светлого будущего» она сама изничтожалась под корень, целые селения и города приходили в запустение, а людей загоняли в топи, болота, леса, в вечную мерзлоту, под тачки великих строек? Когда фотографии родителей и родственников уничтожали только потому, что те имели неосторожность запечатлеть себя в мундире чиновника или с пожалованным за героизм или «беспорочную службу» орденом?

И все же я понимал, что с выводами не стоит спешить. Ведь и Воланда с его свитой — тоже рыцарями! — никто поначалу не принимал за «князей тьмы». А в не менее известном романе А. Франса готовящиеся к восстанию и живущие в Париже ангелы точно так же не выделяются из толпы, зарабатывая на скудный ужин и якшаясь с анархистами. Но как в этом случае разграничить литературу и жизнь? Названия Орденов и кружков, упоминаемых в следственном деле, — «Орден Света», «Храм Искусств», «Орден Духа», «Розенкрейцеры», «Тамплиеры», просто «Рыцари»; изъятые при обысках тетрадки с «ритуалами», «легендами» и «мифами», которые руководители «отрядов» рассказывали посвящаемым; подчеркнуто мистический характер собраний и работа на благо общества и каждого отдельного человека — все это вызывает ассоциации с духовным масонством Н. И. Новикова, И. В. Лопухина, И. Г. Шварца. Однако их время (конец XVIII века) сейчас представляется нам столь же далеким от современности, как и отстоящие от них еще дальше рыцарские Ордена. Поэтому возрождение духовных устремлений русской интеллигенции конца XVIII века выглядит в 20-хх нашего столетия столь же невероятным, как и возрождение рыцарства. Но что-то ведь было! Читая протоколы, собственноручные показания арестованных, которым всякий раз при вызове на допрос приходилось вступать в своего рода дуэль со следователем, я постепенно начинал понимать, что само «дело» вовсе не замыкается на этих людях. Передо мною лежали фрагменты сложной и обширной картины, действие которой началось задолго до трагической ночи с 11 на 12 сентября 1930, а закончилось отнюдь не приговором Коллегии ОГПУ «в составе С. А. Мессинга, Г. И. Бокия», не известного мне Кауля и «в присутствии прокурора Р. П. Катаняна» 13 января 1931. Здесь были перемешаны пласты (или потоки?) потаенной жизни предшествовавших лет, которые еще предстояло открывать, изучать и осмысливать, отделяя реальность от «баснословия», как образно выражались в прошлом. Начинать надо было с самих людей, восстанавливая их взаимоотношения, выясняя группировки и по возможности отделяя политику от быта и духовных устремлений, хотя бы уже потому, что крест исторических тамплиеров не походил на «голубую восьмиконечную звезду», фигурировавшую в символике московских рыцарей, как, впрочем, и белая роза, с которой был связан ритуал собраний. Надо было понять, каким образом могли соседствовать мистика легенд с «евангельской проповедью», а обе они — с анархистами и музеем П. А. Кропоткина, поскольку анархисты, как известно, категорически отрицали какую бы то ни было религиозность и мистицизм. Ввести меня в круг этих людей, помочь разобраться в них и в событиях мог только один человек — мой отец, который был со всеми ними знаком. Сама его жизнь и работа представляли .для меня как бы первичную хронологическую канву, накладывая которую на узоры событий можно было представить недостающие фрагменты рисунка и направление дальнейшего поиска. Впрочем, едва приступив к этой работе, я обнаружил, что в моих руках находятся материалы, прямо выводящие меня к истокам указанных событий. Ключ к делу 1930 нашелся в автобиографических записках С.М.Эйзенштейна, в главке «Добрый Бог», которая до сих пор не публиковалась на русском языке, а вошла только в западногерманское издание его мемуаров. В ней знаменитый режиссер, рассказывая о своих взаимоотношениях с религией и церковью, упоминает эпизод, связанный с его пребыванием в Минске в 1920 — в это самое время он встретился с моими родителями. Здесь необходимо хронологическое отступление, чтобы понять воспоминания Эйзенштейна и познакомиться с людьми, чьи имена всплывают в протоколах допросов 1930. В Москву из Рязани отец переехал вместе со своей матерью и сестрой летом 1915, когда поступил на юридический факультет Московского императорского университета. Никитины поселились в Крестовоздвиженском переулке в доме художника Э.Э.Лисснера, который держал собственную студию и сдавал студии двум молодым скульпторам — А.А.Ленскому, сыну известного актера и режиссера Малого театра, и А.С.Бессмертному — одному из близких друзей актера Первой студии Московского Художественного театра Михаила Чехова. Выбор квартиры скорее всего был случаен, но тот факт, что с первых же шагов он очутился в среде артистической молодежи Москвы, связанной именно с Художественным театром, оказался решающим для его дальнейшей жизни и творчества. В доме Лисснера кроме Михаила Чехова бывали актер Первой студии В.С.Смышляев и Ю.А.Завадский, тоже студент юридического факультета; поэт и переводчик П.А.Аренский, сын известного композитора. Отец познакомил начинающего поэта Павла Антокольского с Завадским и Вахтанговым. Безумные годы гражданской войны разбросали этих людей по стране. Мои родители успели пожениться летом 1918 и с тех пор вместе колесили по фронтам, побывав сначала на Юго-Западном, а затем, после краткой передышки в Москве, — на Западном. Летом 1920, когда фронт сдвинулся на запад, они оказались в освобожденном от белополяков Минске. «Наша минская трехкомнатная квартира, — вспоминала мать, — располагалась в прекрасном особняке с садом. В большой гостиной стояли огромный диван-тахта, стол и рояль. По вечерам к нам собирались москвичи — здесь был хоть какой-то уют, чай с хлебом и сахаром, музыка. Аренский читал свои стихи и переводы, прекрасно играл доктор П.Н.Васильев, говорили об искусстве и литературе. На одном из таких вечеров и появился Сережа Эйзенштейн — его привел к нам Аренский — среднего роста, худенький мальчик с большой пышной шевелюрой, который говорил ломающимся голосом молодого петушка.» Больше всех новым знакомствам радовался Эйзенштейн. 15 августа 1920 он писал матери: «Знакомлюсь тут с интересными людьми, особенно с одним литератором, весьма солидным, — пишет о Скрябине.», — а в письме от 27 августа 1920, сообщая, что начал изучать японский язык, пояснил: «Это влияние моего большого друга, писателя Аренского (кажется, я тебе писал о том, как прекрасна его статья о Скрябине и интересны его замыслы мистерий и поэм)». Свой новый дружеский круг в Минске он определяет в письме (20 сентября 1920), где он сообщает, что получил направление на курсы Академии Генштаба РККА для занятий японским языком. Едут же они «втроем: Аренский (я тебе, кажется, уже писал, что он писатель и сын композитора), один интересный и высокоталантливый художник (теоретик «неовитализма» и «моновитизма» в живописи) и я». Но самое любопытное для нас то, что в этом письме, преодолев свою обычную скрытность, Эйзенштейн сообщает матери: «Имел здесь интересную встречу — сейчас перешедшую в теснейшую дружбу нас троих с лицом совершенно необыкновенным: странствующим архиепископом Ордена Рыцарей Духа. Начать с того, что он видит астральное тело всех и по нему может о человеке говорить самые его сокровенные мысли. Мы все испытали это на себе. Сейчас засиживаемся до 4-5 утра над изучением книг мудрости древнего Египта, Каббалы, Основ Высшей Магии, оккультизма. какое громадное количество лекций (вчетвером) он нам прочел об «извечных вопросах», сколько сведений сообщил о древних масонах, розенкрейцерах, восточных магах, Египте и недавних (дореволюционных) тайых орденах! Тебя бы все это бесконечно заинтересовало, но всего писать не могу и прошу дальше никому не говорить. Сейчас проходим теоретическую часть практического курса выработки воли. Вообще он излагает удивительно захватывающее учение. И опять же дальнейшее — Москва. Туда, вероятно, прибудет и он. Знания его прямо безграничны.» Эйзенштейн оставляет нас в неведении как о «странствующем архиепископе», так и о четвертом человеке, слушавшем его лекции. Но, по счастью, упомянутая главка «Добрый Бог» автобиографических воспоминаний режиссера многое проясняет. Во второй ее части Эйзенштейн обращается к Минску 1920, где он познакомился с «профессором литературы и философии Зубакиным. Этот командированный из Москвы клубный инструктор и лектор оказался «розенкрейцерским епископом Богори Вторым». Дальнейшее настолько любопытно, что я полагаю нужным привести текст Эйзенштейна целиком: «Я никогда не забуду помещения «ложи» в Минске. В проходном дворе — одноэтажный дом, занятый под красноармейский постой. Несколько комнат с койками, портянками, обмотками, гармонью и балалайкой. Задумчивые и озабоченные красноармейцы. Маленькая дверь дальше. За дверью что-то вроде бывшего кабинета с письменным столом с оторванными дверцами. Дальше еще дверь в совсем маленькую комнатку. Мы проходим туда — несколько человек. Громадного роста, состоявший когда-то в анархистах, дегенерировавший русский аристократ с немецкой фамилией. Неуданик — сын одного из второстепенных русских композиторов. Актер Смолин из передвижной фронтовой труппы. Между исполнениями роли Мирцева в пьесе «Вера Мирцева» он лечит мигрени наложением рук и часами смотрит в хрустальный шар в своем номере гостиницы. Тренькает за дверью балалайка. Стучат котелки с ужином из походной кухни во дворе. А здесь — омовение ног посвящаемым руками самого епископа. Странная парчовая митра и подобие епатрахили на нем. Какие-то слова. И вот мы, взявшись за руки, проходим мимо зеркала. Зеркало посылает союз наш в астрал. Стучат опустевшие котелки.Балалайку за дверью сменяет гармонь. А мы уже — рыцари. Розенкрейцеры. И с ближайших дней посвящает нас в учение Каббалы и в «Арканы» Таро. Я, конечно, иронически безудержен, но пока не показываю вида.»

Не будем обращать внимание на ироничность и на подчеркнутую пренебрежительность Эйзенштейна к своим спутникам, столь контрастирующие с неподдельным восторгом по их поводу в письмах — ведь воспоминания эти написаны в 1946, когда все они уже погибли в лагерях. Для нашего рассказа важно другое. Во-первых, мы узнаем о существовании в прифронтовом Минске 1920 «Ордена Злато-Розового Креста» (это подтверждается и другими источниками); во-вторых, узнаем о посвящении Эйзенштейна, Аренского и Никитина именно в розенкрейцерство, что сопровождалось изучением оккультной литературы, а в более ранние времена — и занятиями алхимией; в-третьих, мы узнаем имя «странствующего архиепископа Ордена Рыцарей Духа» — Борис Михайлович Зубакин (1894—1938). Фигура эта сложна, противоречива и безусловно заслуживает отдельного исследования. Пока удалось узнать о нем мало, в основном со слов уже покойного С.В.Шервинского, хорошо знавшего его в 20-хх. По его словам, Зубакин выступал с тщательно подготовленными и заранее отрепетированными «импровизациями» и вместе с тем изображал проповедника или священнослужителя, выдавая себя то за мага, то за епископа потаенной древней Церкви (как при его встрече с Эйзенштейном). Однако большинство окружающих считали его (несмотря на безусловные знания и талант) откровенным провокатором, связанным с ЧК—ОГПУ. Впрочем, связь эту Зубакин не скрывал, намекая, что это учреждение регулярно привлекает его (как и В.Я.Брюсова, с которым он был близок) для консультаций по вопросам оккультизма. Как бы то ни было, в 30-е годы, уже после массовых арестов интеллигенции, Зубакин был арестован и погиб в лагерях. Судя по дате его смерти, он скорее всего был расстрелян. ВНИМАНИЕ! Уже после того, как из печати вышел №6/7 журнала «Наука и религия», где приведен отзыв С.В.Шервинского о Б.М.Зубакине (с.24), я получил возможность ознакомиться со следственным делом последнего (1929), хранящимся в Центральном Архиве МБ РФ (бывший КГБ), и убедился, что имеющиеся там материалы полностью очищают Зубакина от обвинения в сознательном сотрудничестве с органами ОГПУ. А.Никитин Можно ли считать, что вся деятельность Зубакина была провокационной? По-видимому, такой она стала во второй половине 20-х годов, когда, расправившись с политической оппозицией, партия большевиков принялась искоренять оппозицию духовную. Об этом мы еще скажем. Пока же обратим внимание на содержащееся в последнем письме Эйзенштейна сообщение, что следом за неофитами в Москву вскоре должен вернуться и их наставник. (Поскольку из Минска пришлось бежать из-за начавшегося контрнаступления белополяков, можно думать, что в Москве все оказались одновременно.) «Осенью того же 1920 «рыцари» по долгу службы — за исключением долговязого и артиста-целителя, куда-то пропавших, — в Москве. Среди новых адептов — Михаил Чехов и Смышляев. В холодной гостиной, где я сплю на сундуке, (по-видимому, речь идет о квартире М.М.Штрауха на Чистых прудах. — А.Н.), — беседы. Сейчас они приобретают скорее теософский уклон. Все чаще упоминается Рудольф Штайнер. Валя Смышляев пытается внушением ускорить рост морковной рассады. Павел Андреевич (надо «Антонович». — А.Н.) увлечен гипнозом. Все бредят йогами. Помню беседы о «незримом лотосе», невидимо расцветающем в груди посвященного. Помню благоговейную тишину и стеклянные, неподвижно устремленные к учителю очи верующих. Я то готов лопнуть от скуки, то разорваться от смеха. Наконец, меня объявляют «странствующим рыцарем» — выдают мне вольную, — и я стараюсь раскинуть маршруты моих странствий подальше от розенкрейцеров, Штейнера, Блаватской.» В этих маршрутах Эйзенштейн ушел так далеко от своих друзей, что возвращение оказалось невозможным. По-своему он был прав. «Человек рационального и методичного ума, жесткого и сухого воображения», «глубокий эгоцентрист, собранный и замкнутый» (так характеризовал его В.В.Тихонович, работавший с ним тогда в Пролеткульте), Эйзенштейн обладал еще и огромным талантом, требовавшим действенного выхода и сиюминутной реализации. Он умел схватить Удачу: любил победителей и способен был разорвать любые узы, отбрасывая все, что стояло на его пути. Так произошло чуть позже с тем же Смышляевым, пригласившим Эйзенштейна, по рекомендации Аренского и Никитина, к работе в театре Пролеткульта, откуда через полтора был изгнан не только Смышляев, но, как писал в одной из своих автобиографий Эйзенштейн, и «последние остатки школы Художественного театра». Случилось это уже в 1922. А зимой 1920/21-го трое, тогда еще друзей — Смышляев, Эйзенштейн и Никитин — на сцене московского театра Пролеткульта поставили знаменитый спектакль «Мексиканец» по Джеку Лондону. Для нашего рассказа он интересен только тем, что художник и постановщики при оформлении использовали оккультную символику. Треугольники, кубы, окружности, овалы, эллипсы, пирамиды и прочие элементы костюмов, обстановки и декораций, воспринимаемые большинством зрителей всего лишь как «дань формализму», на самом деле выполняли в раскрытии замысла важные функции, понятные лишь посвященным. Были ли посвященные среди зрителей — трудно сказать, но сам факт, что во главе восставшего народа, согласно спектаклю, оказывается тайная организация, позволяет предположить, что в сознании постановщиков она как-то ассоциировалась с ложей или тайным Орденом. Никитин, начиная с зимы 1921/22 вел в студии Пролеткульта курс оформления спектакля для режиссеров и читал им историю изобразительных искусств. Эти два курса стали для него основными до конца 20-х годов, причем читал он их, как записано в протоколе его допроса, во многих вузах Москвы. Однако — и это остановило мое внимание — в перечне названных им вузов по какой-то причине не был указан главный — Белорусская государственная драматическая студия в Москве, — где отец оформил почти все постановки с 1924 по 1926 год и где в качестве преподавателей собрались друзья его ранней молодости: Смышляев, Завадский, его сестра, Аренский, Смышляева-Аренская и многие другие. Первоначально Студия создавалась при МХАТе, однако в 1922 основная труппа Художественного театра во главе с К.С.Станиславским уехала на гастроли за границу и молодых белорусов стал опекать второй МХТ. Художественным руководителем к ним был приглашен Смышляев. А тот в свою очередь пригласил своих друзей читать лекции и вести занятия. Зачем было скрывать этот факт? Мне кажется, разгадку подсказывает репертуар Студии. Первым ее спектаклем стал «Царь Максимилиан» по А.М.Ремизову, показанный в ноябре 1924 в Москве и поставленный в стиле средневековых мистерий с явными элементами рыцарской символики. Чрезвычайно интересно воспоминание С.М.Станюты (единственной оставшейся теперь в живых участниы спектакля) о том, как стдийцы вживались в образ средневековых странствующих актеров, как отрабатывали жесты и движения, имевшие определенное символическое значение. Это невольно всплывало в памяти, когда я читал показания отца, пытавшегося именно «через театр» объяснить возникновение ритуальности «орденских сборищ», отказываясь признать фактическое существование Ордена и его мистическую направленность: «По вопросу о так называемом «Ордене Света» сообщаю, что такого Ордена я не организовывал и никогда рыцарем этого Ордена себя не называл. Однако представление об этом Ордене у некоторых лиц как о возможном явлении могло возникнуть в связи со мной, благодаря значительному моему интересу к Орденам средневековья в период 1924/25. Изучение средневекового искусства и литературы, посвященной средневковью, побуждало меня отнестись с особым интересом к идеям средневекового рыцарства и формам его внешнего проявления. Моя работа в театре способствовала моей восприимчивости к внешним проявлениям рыцарства, и мне казалось, чо в условиях современной художественной деятельности может явиться плодотворным заимствование стилистических особенностей этого явления. Возникла мысль проделать лабораторно-экспериментальную работу по театральной реализации известных художественных образов, связанных с рыцарством, вплоть до воссоздания внешних форм ритуала посвящения и других торжественных церемоний по историческим материалам, имеющимся в литературе. Другими словами, мне казалось целесообразным применить уже испытанный на театре в системе Станиславского метод лабораторного вживания в художественный образ». Следом за «Царем Максимилианом» была поставлена феерия «Апраметная» по белорусской сказке в обработке народного учителя В.Шалевича. Затем были «Сон в летнюю ночь» Шекспира с центральной сценой волшебного леса и сна Титании; «Вакханки» Эврипида; «Эрос и Психея» Ю.Жулавского — пьеса, повествующая о бесконечных перевоплощениях Души, ищущей света, о поисках утраченной Аркадии. В каждом из этих спектаклей можно было найти достаточно мистических аллюзий и символики для того, чтобы в те годы, когда в Москве велось следствие по делу тамплиеров, обрушить ураган партийной критики на «васильковую мистику» Второго Белорусского государственного театра (ныне — Театр имени Я.Коласа в Витебске), каким к тому времени стала Студия. По счастью, в мистике этих спектаклей критики усматривали отнюдь не розенкрейцерство, а всего только «романтику национализма», хотя и это не спасло некоторых его актеров и режиссеров от роковой 58-й статьи. Умолчание в показаниях отца об одной из самых ярких страниц его жизни и творчества наводило на мысль, что занятия со студийцами не ограничивались только учебной программой; что они были значительно глубже и серьезнее, а сам театр в Витебске представлял собой одно из ответвлений Ордена. Основание для такого предположения дают и признания Ф.Ф.Гиршфельда, человека, выступившего на следствии с «искренними показаниями» и тем заслужившего (редкий случай!) свободу. Гиршфельд был одноклассником среднего брата моей матери, Николая Робертовича Ланга, а потому бывал еще в доме моего прадеда. Встретив Гиршфельда в 1924 в Москве, Н.Р.Ланг ввел его в дом Никитиных. Уже будучи принятым в один из рыцарских кружков и посвященным в 1-ю степень, Гиршфельд решил его покинуть. «Собрания эти перестали быть для меня интересными, мне было скучно на них, и в то же время во мне крепло трезвое марксистское материалистическое мировоззрение», — объяснял он на следствии. Между тем какое-то время Гиршфельд, согласно показаниям А.С.Поля, являлся помощником Ю.А.Завадского по административной части его Студии, а потому хорошо знал Аренского, который в те годы был женат на В.А.Завадской. Так вот, по утверждению Гиршфельда, основными объектами работы Ордена в области искусства, как ему «удалось выяснить по разговорам у Никитиных, была Белорусская студия и Второй МХТ. Смышляев. занимал одно время руководящую должность в Белорусской студии и использовал свое положение для привлечения туда Никитина. ими была проведена там довольно основательная мистическая обработка. Результатом ее явились постановки «Царь Максимилиан» и «Апраметная», выдержанные целиком в мистическом духе.» Столь же любопытны его показания относительно Второго МХТа, где также «проводилась интенсивная работа» и откуда в Орден было привлечено несколько актеров, в том числе А.И.Благонравов и Л.И.Дейкун, которых согласно называют остальные сознавшиеся. Труднее проверить другое утверждение Гиршфельда, ссылавшегося на разговоры с А.С.Полем, — что «в 1924—1925х почти весь Второй МХТ был охвачен мистическим движением. в организации состоял и Станиславский, который, впрочем, скоро отошел.» Зато в правоте его следующих слов не приходилось сомневаться: «Мне известно, что Смышляев работал над постановкой «Золотого горшка» Гофмана (в переработке Аренского) — пьесы сугубо мистического характера. Однако эта пьеса не была пропущена Главреперткомом. Художником этой постановки был также приглашен Никитин. В таком же духе была поставлена во Втором МХТе «Орестея», снятая после нескольких спектаклей.» Стоит заметить, что в показаниях отца не упоминается работа во Втором МХТе. Между тем тесные связи с этим театром установились у него в том 1924, когда его возглавил М.Чехов, ушедший из розенкрейцерства в антропософию, позволившую ему создать на ее основе совершенно новую систему работы актера над собой и ролью. Произведения Э.-Т.-А.Гофмана, в особенности же его роман «Золотой Горшок», построенный целиком на легендах немецких розенкрейцеров XVIII века, повествующих о мирах духов и о восточных магах, о тайнах алхимии и превращениях элементов, — легендах, столь блистательно усвоенных и преображенных европейской литературой эпохи романтизма, всегда были предметом особого внимания Аренского. Встреча в Минске с Зубакиным — Богори Вторым, как видно, только дала этому увлечению новый толчок. Первые попытки постановки «Золотого горшка» Аренский предпринял еще в декабре 1920 на сцене театра Пролеткульта, как о том свидетельствуют эскизы, сохранившиеся в архиве Эйзенштейна. Тогда из этой затеи ничего не получилось. Аренский продолжал работать и осенью 1923 (или весной 1924-го) предложил свою пьесу Второму МХТу. Здесь она была принята с восторгом. Журналы репетиций свидетельствуют, что работа над ней шла полным ходом на протяжении всего сезона 1924/25. Из воспоминаний матери я знаю, что отец, приглашенный Смышляевым, сделал эскизы всего оформления спектакля. Музыку написал композитор Н.И.Сизов. Все были увлечены работой настолько, что, по воспоминаниям Д.Л.Сулержицкого и М.А.Скрябиной, память о ней жила еще долгие годы. Сообщения о готовящейся постановке неоднократно появлялись в печати, но 12 мая 1925 Главрепертком окончательно запретил работу над пьесой. просьбы и апелляции не дали никаких результатов. Пьесу запретили так «крепко», что при всем старании я не мог обнаружить ни одного эскиза, ни одной фотографии и выдержки из ее текста. Все сгинуло в недрах Репертуарного комитета. Оставалось только гадать, почему цензура ее запретила. показания Гиршфельда приоткрыли эту тайну. так же, как и тайну «Орестеи». «Орестею» Эсхила зритель все же увидел. Ее премьера состоялась во Втором МХТе 16 декабря 1926 и вызвала в печати поток брани и издевательств по поводу «протаскивания эсхиловщины на советскую сцену», как писал один из критиков. Она стала последним спектаклем того чеховского Второго МХТа, который был действительно глубоко мистичен — в «Эрике XIV», «Ревизоре», «Петербурге» и, конечно же, в «Гамлете». После «Орестеи» началось целенаправленное разрушение и удушение последнего «относительно свободного» театра, где догорал мистический огонь, зажженный Михаилом Чеховым, который, как свидетельствовал много лет спустя один из его ближайших друзей, будучи увлечен антропософией, оставался и членом Ордена. И вот теперь, добравшись до 1924, когда, по свидетельству признавшихся, имело место их вступление или «вовлечение» в Орден, мы можем поставить вопрос: где это происходило? И — что происходило? Поскольку главным центром событий называлась квартира моих родителей, то лучше всего начать с нее, как она предстает в воспоминаниях моей матери. Вернувшись из Минска, они довольно долго скитались по Москве, пока не «осели» на Арбате в доме №57, неподалеку от кинотеатра «Арс». «Этот дом принадлежал теперь уже снесенной церкви (св.Троицы на Арбате — А.Н.) на углу Арбата и Денежного переулка, теперешней улицы Веснина, — вспоминала мать. — Нас пустил к себе, «самоуплотнившись», инженер Д.А.Ильин, мой сослуживец по Главкустпрому, с сыном которого Юрием (по делу он проходил как Георгий — А.Н.), мы потом подружились. Через год или два уехали соседи и нам удалось сменить нашу маленькую комнатку на большую и светлую в той же квартире. У новой комнаты кроме больших окон, в которых нам были открыты все закаты, было еще одно важное достоинство — отдельный вход через парадное.До революции квартира принадлежала братьям Лопухиным, они уехали за границу, и теперь мы вселились в кабинет одного из них, где сохранилась почти вся прежняя обстановка: большой старинный письменный стол, диван под красное дерево, обитый оливковым шелком, два глубоких «вольтеровских» кресла, большой шкаф. Постепенно мне удалось создать в комнате тот незабываемый уют, который так привлекал наших многочисленных друзей и сохранялся до 1930. По воскресеньям к нам всегда собиралось много гостей, особенно если предстояло что-то интересное: лекция географа Баркова о Карадаге с диапозитивами, устные рассказы Е.Г.Адамовой, стихи Н.Гумилева в исполнении артистки Э.Л.Шиповской, доклад о Врубеле или об Атлантиде. Особенно стало хорошо, когда в 1927 или 1928 к нам поставила свой рояль моя молоденькая приятельница Ирина, дочь архитектора В.А.Покровского.» Пианистка И.В.Покровская была первой из тех, кто назвал на допросах людей, посещавших «сборища Никитиных» (определение помощника уполномоченного 1-го Отделения СО ОГПУ А.Н.Кузнецова). Ее показания позволяют представить, как в трудных материальных, а еще больше — политических условиях остатки московской интеллигенции пытались поддержать напряженный ритм своей духовной жизни. Их нельзя назвать доносом, как нельзя винить в доносительстве и Гиршфельда, Поля, Смирнова, Шишко и других, — хотя бы потому, что, как явствует из документов, органам ОГПУ все уже было и без них хорошо известно — через осведомителей, посещавших многолюдные вечера гостеприимного дома на Арбате. Кроме того, следует помнить, что появление самого следственного дела №103514 было не начальным, а скорее заключительным звеном цепи предшествующих событий. Как согласно отмечали работники прокуратуры при реабилитации, целью арестов была ликвидация групп и изоляция арестованных, а вовсе не установление следственной истины. Итак, 20 сентября 1930 Покровская в своих показаниях писала: «Сборища, происходившие у Никитиных, на которых я присутствовала с 1928, носили определенно организованный характер. .Программа была следующая. Читали стихи А.Блока, К.Бальмонта, Н.Гумилева, рассказывали легенды и сказки, читали доклады на разные художественные и мистические темы, как-то: иероглифы в Египте, Врубель и его творчество, портрет и его развитие. С этими докладами выступал Никитин. Были музыкальные номера и чай. Никитин же водил нас в музеи — в Щукинский, Кропоткинский, Морозовский, Музей Изящных Искусств. По прочтении докладов бывал обмен мнениями. Жена Поля пела следующих композиторов — Глиэра, Рахманинова, Чайковского, Римского-Корсакова. Я играла и аккомпанировала. Окраска вечеров носила характер литературно-художественно-мистический и не соответствовала современности. если мне встретятся подобного рода группы или контрреволюционеры, то считаю своим долгом в интересах пролетариата принять необходимые меры для ликвидации таковых». Показания Покровской вместе с показаниями Ф.Ф.Гиршфельда, А.С.Поля, В.Ф.Шишко позволяют очертить основной — постоянный — круг людей, собиравшихся у Никитиных на Арбате. Это фотограф Г.А.Любицкий, актриса Детского театра Галина Евгеньевна Ивакинская, младший брат матери Юрий и его жена Виктория, ее сестра Елена Григорьевна Самарская, в прошлом — студентка Института востоковедения, где она училась вместе с Н.Р.Лангом, искусствовед, сотрудник Государственной Академии Художественных Наук (ГАХН) Николай Михайлович Тарабукин, профессор университета и действительный член ГАХН Дмитрий Саввич Недович, молодая художница Татьяна Леонидовна Савранская, дочь известного оперного певца Л.Ф.Савранского, квартира которого располагалась под комнатой Никитиных на первом этаже, экономист Диодор Дмитриевич Дебольский, преподаватель МВТУ имени Баумана Сергей Романович Ляшук, о встречах с которым на Севере пишет О.В.Волков. По воспоминаниям матери, бывали еще артисты М.Ф.Астангов, Р.Н.Симонов, Дмитрий Леопольдович и Мария Николаевна Сулержицкие, художник М.К.Соколов и многие другие. Однако можно ли всех этих людей считать причастными к Ордену? Был свободный обмен мнениями по докладам, разговоры о том, что волновало людей, что интересовало русскую интеллигенцию, которая, как всегда, мучительно искала выход из создавшегося положения и не видела никакого просвета впереди. Не отсюда ли интерес к прошлому — к Египту, Атлантиде, к Востоку? Не потому ли искали ответа на возникающие вопросы у Л.Н.Толстого, О.Шпенглера, А.Бергсона, Н.А.Бердяева, одновременно пытаясь разобраться в парижской комуне и крушении попыток анархистов построить «общество равенства и социальной справеливости»? Из этого дома отправлялись в музие, на лекции, в ГАХН. Но было и другое. Один из наиболее близких к семье Никитиных человек, А.С.Поль, в одном из своих показаний говорит: «В 1925 мне стало известно у Никитиных о существовании «Братства Милосердия», которое было организовано в связи с орденской работой. Никакого участия в Братстве я не принимал, но слышал о нем несколько раз. Оно имело своей задачей: 1) помогать всем нуждающимся, но так, чтобы им не было известно об этом; 2) каждый член Братства, узнав о чьей-либо нужде, должен был прийти на помощь лично или через друзей, в чем бы она не заключалась, не сообщая, откуда эта помощь иходит. Членами Братства могли состоять любые лица, оказывать же по просьбе Братства помощь могли также люди, ничего о нем не знающие. Наиболее активную роль в нем играла В.Р.Никтина, затем Корольков, Ивакинская, Шишко, Дебольский и другие, имена которых не помню. Знаю, что медицинскую помощь осуществлял доктор Л.Ф.Лимчер (кажется, врач Кремлевской больницы).» По отдельным репликам можно представить, что на собраниях у Никитиных, на музыкальных вечеринках в других местах периодически происходил сбор средств в пользу нуждающихся, а также заключенных анархистов. Средства поступали в «Черный Крест», куда входили А.А.Солонович, его жена — Агния Анисимовна Солонович, И.Н.Уйттенховен-Иловайская и ряд других анархистов, прямо не соприкасавшихся с кругом посетителей дома на Арбате. Успех первых шагов в этом направлении, по-видимому и привел участников собраний к мысли об устройстве специальных благотворительных вечеров, концертов и платных лекций. Об этом, как всегда вскольз, ссылаясь на забывчивость, говорил Ю.А.Завадский, в Студии которого был организован вечер в пользу «нуждающихся и недостаточных студентов». «Собрания были двоякого рода, — свидетельствовал Шишко на допросе 1 октября 1930, — 1) собрания, на которых рассказывались легенды, и 2) деловые. Деловые собрания касались вопросов устройства литературно-музыкальных вечеров за небольшую входную плату, сбор с которых поступал в пользу наиболе нуждающихся, не обязательно принадлежащих к рыцарям «Храма Искусств». Хотя из поименованных Полем лиц в своей причастности к Ордену сознался только Шишко, у меня нет никаких сомнений в реальности существования Братства: его задачей было служение людям, а это соответствовало задачам Ордена. Сейчас понимаю, что все они жили по заветам Ордена — по тем же заветам, по которым жили и действовали члены московского кружка Новикова и Шварца в конце XVIII века, «работавшие над камнем» — над собственной личностью, чтобы освободить от уз невежества, себялюбия и других пороков ту божественную искру, которая должна указывать дорогу к свету истинного знания и любви, помочь противостоять распаду личности. говоря, это и было самым важным в том деле, которое начиналось на «воскресниках» у Никитиных на Арбате разговорами о культурных и духовных ценностях, с катастрофической быстротой выпадавших из круга тогдашней жизни, с ее варварской идеологией «обостряющейся классовой борьбы». На собраниях в кружках не только читали легенды, о которых мы еще будем говорить. Здесь велись беседы о самовоспитании, борьбе с собственными недостатками, о необходимости овладения знаниями и мастерством в избранной сфере деятельности, чтобы через нее преобразовывать к лучшему окружающий мир, воспитывать нравственное чувство. Характерно, что на вопрос, почему члены этих кружков именуются «рыцарями», мой отец, по свидетельству Е.А.Поль, ответил, что члену кружка должны иметь те же качества, что и средневековые рыцари, «с той только разницей, что тогда эти качества реализовывались в плане физическом, тогда как теперь они должны проявляться в плане духовном». 21 сентября 1930 во время третьего допроса «преподаватель различных вузов Москвы», как его характеризовал следователь Кирре, А. С. Поль в своих показаниях написал: «Сообщаю, что я состоял в рыцарском «Ордене Света» приблизительно с осени 1924 и до конца 1927, причем я принимал участие в собраниях Ордена, ведя в нем работу. Орден представлял собой мистическую организацию, ставящую своей задачей сообщением легенд способствовать внутреннему перерождению и духовному подъему рыцарей. Он предоставлял самую широкую свободу всем входящим в него членам в смысле их убеждений и жизни, совершенно ее не затрагивая. В него не было входа лишь членам ВКП(б) и членам белогвардейских организаций, равно как и монархистам.» Несмотря на то что за несколько дней до этого следствие уже получило «откровенные показания» Ф. Ф. Гиршфельда, который тоже признал свое членство в орденской организации, признания Поля были, по-видимому, особенно важны. Во-первых, он подтверждал предшествующие показания и значительно их расширял, будучи «рыцарем 3-й степени Ордена», тогда как Гиршфельд был посвящен только в 1-ю степень. Во-вторых, занимал вполне определенное положение среди московской творческой интеллигенции как активный член и сотрудник Государственной Академии художественных наук (ГАХН). Наконец, это были действительно «откровенные показания», которые не так легко получить от арестованных. Часть из них — А. А. Солонович, Н. И. Преферансов, И. Н. Уйттенховен-Иловайская — категорически отказывалась сообщать какие-либо сведения о других людях, кроме себя, и признавать существование Ордена и его кружков. Другие, как, например, Е. Г. Адамова, Н. А. Леонтьева, В. Н. Любимова, моя мать и сестра отца, категорически отрицали не только свое участие в Ордене, но и то, что когда-либо слышали о нем. Ю. А. Завадский настаивал на том, что никогда организационно не был с ним связан, а если что и слышал, то все давно позабыл, увлеченный непосредственной работой в театре. Мой отец, понимавший, что на нем лежит ответственность за судьбы арестованных, отстаивал преимущественно «игровой момент» по «системе Станиславского», точно так же отказываясь признавать существование каких-либо организационных форм. В результате только несколько человек — Ф. Ф. Гиршфельд, А. С. Поль и Е. А. Поль, В. Ф. Шишко, Е. Н. Смирнов и К. И. Леонтьев — признали свое участие в орденской организации, именуя ее то «Орденом Света», то «Храмом Искусств». Впрочем, отвечая на вопрос о последнем, Шишко пояснил, что «Храмом Искусств» называлась «ассоциация, в которой члены Ордена могли приложить свои знания и работать по тому или другому отделу искусства». Стоит отметить, что за исключением Гиршфельда, уже на первом допросе изъявившего готовность подробно рассказать обо всем, что ему известно по поводу «сборищ» и «рыцарских кружков», и И. В. Покровской, которая вообще не была посвящена в Орден, остальные, как правило, поначалу отказывались о нем говорить, ссылаясь на свое «незнание». На последующих допросах они уже признавали существование Ордена, однако отказывались называть людей и рассказывать о событиях, ссылаясь на данное ими при посвящении слово хранить все в тайне. Но, избрав однажды путь уступок, такие люди в дальнейшем рассказывали все, что им было известно, не отказываясь и от предложения впредь сотрудничать с органами ОГПУ. Наиболее подробно о своем пути в «рыцарский кружок» рассказал Гиршфельд, человек, как можно судить, чуждый кругу людей, собиравшихся у Никитиных на Арбате, на квартире Леонтьевых или в Студии Завадского на Собачьей площадке. Во всех этих местах Гиршфельд бывал благодаря брату моей матери, Николаю Робертовичу Лангу. (Его арестовали как анархо-мистика еще 5 ноября 1929, и во время следствия по делу тамплиеров он уже отбывал срок в Верхнеуральском политизоляторе.) Гиршфельд учился с Лангом в гимназии в одном классе. Ланг ввел его и в кружок своих друзей-студентов, которым в то время А. А. Солонович, доцент МВТУ имени Баумана, читал курс лекций по истории философии и общества, противоречащий догмам экономического материализма. По свидетельству Гиршфельда, на этих лекциях он встречал литератора Э. С. Зеликовича, К. И. Леонтьева и Е. Г. Самарскую, с которой учился в институте Н. Р. Ланг. Прекращение работы кружка (хотя Гиршфельд об этом не пишет) было связано с арестом Солоновича в апреле 1925. Названные люди представляют для нас безусловный интерес: мы можем понять, как отбирали потенциальных членов Ордена. Кроме того, подобные свидетельства развеивают миф о конспирации, из-за которой члены «орденских кружков» якобы не знали друг друга. Солонович читал лекции и на квартире своих знакомых, и у себя дома, и в музее П. А. Кропоткина. Переходя из одной компании в другую, люди вступали в дружеские, а то и родственные связи. Например, Е. Г. Самарская была не только приятельницей Н. Р. Ланга, но вскоре стала и его свойственницей, поскольку ее сестра, В. Г. Пухович, вышла замуж за его младшего брата Юрия, студента МВТУ. Можно проследить также контакты преподавателей и студентов МВТУ с творческой интеллигенцией Москвы (актерами, литераторами, художниками) и с анархистами из музея П. А. Кропоткина, а возможно, и с другими научными и учебными заведениями столицы. Н. Р. Ланг ввел Гиршфельда еще и в «мистический кружок» (выражение Гиршфельда). В чем заключался этот «мистицизм», Гиршфельд, к сожалению, не говорит, сообщая только, что по сравнению с аудиторией, которой читал Солонович, этот кружок был весьма ограничен. Собирался он в Афанасьевском переулке на квартире «профессора Консерватории Григория Петровича», где кроме хозяина Гиршфельд встречал Н. Р. Ланга, Н. А. Никитину и другого профессора Московской консерватории — В. И. Садовникова. Какие-то занятия в этом кружке вел и мой отец. Осенью 1925 эти собрания по какой-то причине были перенесены в квартиру Леонтьевых, на улицу Станкевича, 11, где кроме уже перечисленных лиц и хозяев квартиры бывали «небольшого роста, худощавый антропософ А. В. Уйттенховен, какая-то старушка Надежда Николаевна и брат Ланга — Юрий». Неясно, какие лекции читали на собраниях этих кружков, но можно предположить, что там шла подготовка к посвящению: посещая эти собрания с весны 1925, Гиршфельд осенью или в начале зимы получил предложение вступить в Орден. Посвящение происходило на квартире Е. Н. Смирнова в Кадашевском переулке. Там, в присутствии «старших рыцарей» А. С. Поля, Смышляева, Никитина и «рыцарей» Корольскова, Шишко и Леонтьева, в Орден вместе с Гиршфельдом были приняты артистка Детского театра Г. Е. Ивакинская, актер 2-го МХТа А. И. Благонравов, его жена актриса Л. И. Дейкун и хозяин квартиры Е. Н. Смирнов. Но прежде чем рассказать о ритуале посвящения, обратимся снова к показаниям А. С. Поля, который прошел этот путь раньше Гиршфельда. Поль познакомился с моим отцом, как они согласно показывают, в 1924, во время одной из лекций, которые отец читал в бывшей Щукинской галерее (по-видимому, по курсу истории изобразительных искусств или современного западного искусства). Вот что по этому поводу сообщал сам Поль. «Осенью 1924 я познакомился с Л. А. Никитиным и вскоре стал бывать у него дома. Мы много беседовали на темы об искусстве и вскоре перешли на темы, имеющие связь с мистикой. После ряда разговоров по этим вопросам, а также по вопросам о связи между искусством и мистикой и мистическим воздействием искусства на человеческую психологию, Никитин рассказал мне о возможности ближе подойти к работе в этой области. Однажды, взяв с меня слово хранить в тайне все сказанное, он предложил мне вступить в рыцарский «Орден Света», причем указывал на то, что материалы этого Ордена высокой мистической ценности и что они имеют своим источником глубокую древность. При этом он сказал, что ответ, если он будет положительным, я могу дать в следующий раз. Мне было сказано, что Орден ставит своей задачей духовное перерождение человека, который должен стремиться к благородству и бороться с любой ложью. В то же время за мной остается полная свобода в любое время отойти от Ордена с единственным условием сохранения всего мне известного в тайне. Никаких клятв, тем более связанных с какими-то угрозами, от меня никто не требовал, так как это вообще не было в духе Ордена. При новой встрече я дал свое согласие, поскольку интересовался проблемами мистики. Особенно верующим я никогда не был, но меня привлекала древность мистики, древность тех легенд, которые я должен был услышать.». Поль рассказывает о своем посвящении, которое, как он утверждает, происходило в квартире моих родителей на Арбате. Судя по всему, это был совершенно исключительный случай или же очередная «фантазия» Поля, поскольку, повторяю, никто не упоминает об орденских собраниях или ритуальных встречах на этой квартире. Сомнение вызывает и утверждение Поля, что посвящение он принимал от моего отца в присутствии В. А. Завадской, а «В. Р. Никитина подошла позднее». Больше он не называет никого, хотя отсутствие других лиц противоречит орденскому ритуалу. Это заставляет думать, что в данном случае Поль был не столь искренен, как хотел казаться. По-видимому, он полагал, что мои родители находятся вне поля зрения ОГПУ (на Кавказе), а если это и не так, то они не станут его опровергать. Так и случилось. Сама церемония посвящения была проста. Руководитель рассказывал «легенду о Древнем Египте», после чего обращался к посвящаемому с призывом «быть гордым и смелым», дорожить рыцарской честью, быть мужественным и стойким в борьбе со злом. Затем он слегка ударял посвящаемого правой рукой по плечу, что имитировало традиционный удар плашмя мечом при средневековом рыцарском посвящении, а присутствующие поздравляли нового «рыцаря». Таким же образом происходило посвящение и В. Ф. Шишко, только было оно на квартире Аренского, который его и посвящал в присутствии В. А. Завадской и О. Ф. Смышляевой. Это позволяет предполагать, что и посвящение Поля происходило именно здесь, а не у Никитиных. Посвящение В. Ф. Шишко Аренским и Завадской снова возвращает нас к вопросу о дружеских и родственных связях, на основе которых формировались «отряды» Ордена. Как я уже говорил, первым розенкрейцером стал в Минске Аренский. Можно не сомневаться, что по возвращении в Москву именно он был инициатором привлечения к розенкрейцерству Смышляева и М. Чехова. Завадский со своей сестрой присоединился к ним несколько позже, так как осенью 1920 они находились еще на юге, отрезанные от Москвы фронтом. Но В. А. Завадская была ученицей Шишко по классу фортепьяно в Харькове, поэтому, когда тот приехал в 1924 в Москву из Харькова, он оказался в доме Аренского и вскоре стал пианистом (до 1928) в Студии Ю. Завадского. По словам Шишко, именно В. А. Завадская и предложила ему вступить в Орден и объяснила, что задачей его является служение с помощью искусства всем людям, «нуждающимся и отягощенным жизнью и заботами». Перед посвящением «была рассказана легенда о происхождении мира, — показывал 1 октября 1930 на допросе Шишко. — Самый ритуал посвящения состоял в следующем: тот, кто посвящал, имел в руках белую розу и говорил, чтобы вступающий был мужественен, так как его ожидает на пути много препятствий. Главная же задача — в помощи близким, в совершении добра. Тот, кого посвящали, если он соглашался со всем, что слышал, должен был ответить — «от мрака к свету». Вступающий должен был сохранять в тайне свое посвящение. Нарушивший слово подвергался как бы мистическому отречению от Ордена, в чем и заключалось его наказание.». Посвящение Гиршфельда, Благонравова, Дейкун, Ивакинской и Смирнова происходило осенью 1925 на квартире Смирнова в Кадашевском переулке. Фактически этим посвящением было положено начало кружку, руководителем которого несколько позднее стал А. С. Поль. Как явствует из показаний, ритуальная сторона «рыцарских собраний» была предельно проста. Приветствуя друг друга, «рыцари» младших степеней (степени первой? — А. Н) складывали руки на груди крест-накрест; старшие «рыцари» клали руку на пояс или на талию, напоминая тем самым об отсутствующем мече. Знаком «рыцаря» второй и более высоких степеней (всего их предположительно в Ордене было семь или восемь) служила белая роза. Рассказывая собравшимся очередную легенду, он держал ее в руке, или же она лежала (стояла) перед ним на столе. Можно предполагать, что эта роза в какой-то мере была связана с символикой розенкрейцерства, хотя прямо утверждать это невозможно, поскольку члены Ордена давали ей различное толкование. По словам А. С. Поля, она была «символом любви и бесконечности», а по словам его жены — «символом чистоты». Определенную роль в ритуале собраний и в орденской практике играло Евангелие, причем особое значение отводилось Евангелию от Иоанна, а также его Откровению (Апокалипсису). Главным же для Ордена был культ Богоматери и Иисуса Христа — во внедогматическом осмыслении. Исключительно почиталась членами Ордена икона Владимирской Божьей Матери, раскрытая из-под поздних записей реставраторами в 1918. Знаком Ордена оказывается не восьмиконечный крест исторических тамплиеров и не «злато-розовый крест» розенкрейцеров, а голубая восьмиконечная звезда. И хотя, по словам Поля, она «символизировала надзвездный мир восьми измерений», в христианской иконографии такой знак напрямую связан с образом Богоматери (например, «Неопалимая Купина») и с Христом («Спас в силах» и пр.). Это находит подтверждение в показаниях Е. Н. Смирнова, приоткрывшего именно христианскую направленность Ордена на допросе 23 ноября 1930. «Цель «Ордена Света» чисто эстетического порядка, — писал он, — нравственное самосовершенствование личности через восприятие христианских основ и воспитание в себе рыцарских христианских добродетелей. Рыцарь — понятие этическое, как лицо, совершающее нравственные поступки. Очищение христианских основ от накопившихся столетиями догматов, затушевавших лик Христа-рыцаря, а иногда и прямого обмана церкви — вот устремление участников Ордена. Легенды возвышают дух и сердце слушателя и нравственно его питают. Как искусствовед, видящий в искусстве также серьезную пищу для человеческого духа, я высоко ставлю легенды, как моменты высоких образов. Сочетание этического и эстетического момента всегда облагораживает душу. Обрядовая сторона Ордена сопутствовала самосовершенствованию, хотя и имела второстепенное значение: посвящение — как обещание подражать христианским добродетелям, хотя, как христианин, я давно уже посвятил себя Христу.». Такое «исповедание» сына священника, брошенного в тюрьму в 1924 только за то, что он пригласил друзей семьи совершить в доме панихиду по умершему отцу, приоткрывает глубоко религиозную направленность Ордена, от которой всячески пытались уйти в своих показаниях арестованные «рыцари». В те времена связь с церковью, присутствие на богослужении, признание собственного религиозного чувства и веры в Бога могли привести к самым тяжелым последствиям. Найденные при обыске Библия или Евангелие квалифицировались как «хранение антисоветской литературы и антисоветская пропаганда». Любой интерес к духовности и религии, к идеалистической философии, уже одним своим существованием ставившей под сомнение «абсолютные истины» марксистских догм, представлялся свидетельством заговора против господствующего режима. Из приведенных примеров видно, как складывались начальные кружки, объединявшие родственников и друзей, затем знакомых единомышленников, позволяя отбирать людей мыслящих, ставящих духовные интересы и моральные принципы выше житейских, а смысл своей жизни полагающих в чем-то большем, чем бытовая обеспеченность и служебное преуспевание. Характерно прорвавшееся уже на втором допросе признание Гиршфельда, которое позволяет думать, что дом на Арбате он покинул вовсе не потому, что для него «эти собрания перестали быть интересными» и в нем «крепло трезвое материалистическое марксистское мировоззрение». Видимо, то обстоятельство, что его интересы были «совершенно другого порядка», тут же заметили и соответствующим образом оценили окружающие. По словам Гиршфельда, «они говорили, что я разлагаюсь: что начинаю жиреть, приобретать буржуазные замашки, делать советскую карьеру и т. п. Меня это настолько оскорбило, что я перестал у них совершенно бывать.». Оно и неудивительно. «Органическое отвращение ко всяким ритуалам» Гиршфельда возбуждалось, как можно предположить, именно христианским и христологическим аспектом орденского учения и символики. Ему, убежденному материалисту, вообще должно было быть не слишком уютно в среде творческой московской интеллигенции, пытавшейся отстоять свой духовный мир от посягательств партийного пролетариата. Потому совсем не случайно в его показаниях мы обнаруживаем отзыв о ГАХН, которая, по его словам, «была убежищем для представителей идеалистических течений самых разнообразных толков» и ареной орденской пропаганды, поскольку в Секции Живого Слова «Смирнов был ответственным секретарем, а Поль — одним из членов Совета». «Насколько мне помнится, — продолжал Гиршфельд, — в этой секции было несколько выступлений Солоновича, одно из них на тему о Бакунине. Были выступления Никитина о египетском искусстве и Смышляева о творчестве актера. Нужно сказать, что обстановка на публичных выступлениях в ГАХН носила весьма специфический характер, и зачастую приходилось просто удивляться, что в Советском Союзе могли открыто проводиться ничем не прикрытые антимарксистские и антиматериалистические взгляды. ГАХН до самого последнего времени была оплотом вырождающейся интеллигенции, не сумевшей приложить своих сил в деле социалистического строительства, и только в прошлом благодаря кампании, поднятой «Комсомольской правдой», старый состав ГАХН был раскассирован.». Действительно, в 1929 эту Академию разогнали, а большинство ее членов и сотрудников рано или поздно были перемолоты советской репрессивной машиной. Так прекратилась жизнь одного из последних культурных центров России.

ЧЕМ ЗАНИМАЛИСЬ КРУЖКИ РЫЦАРЕЙ: Об одной стороне деятельности — благотворительной — я уже говорил. Другая сторона жизни Ордена — внутренняя — приоткрывается нам в приведенном показании Смирнова. Об этом свидетельствует и Е. А. Поль, давая понять, что «рыцари» на некоторых заседаниях выступали со своего рода «исповедью», рассказывая о своих поступках, которые затем обсуждались. Наконец, шла орденская работа, способствующая развитию и совершенствованию «рыцарей», — изучение легенд, оккультной, духовной и прочей литературы, распространение ее в рукописном и машинописном виде, а также новые переводы по этой тематике с европейских языков. У Ордена была и пополняемая «рыцарями» библиотека. Она находилась где-то под Москвой и насчитывала несколько сотен книг, отмеченных в рукописных каталогах, которыми могли пользоваться члены Ордена. К их услугам была богатая и тоже регулярно пополнявшаяся за счет пожертвований библиотека-читальня при музее П. А. Кропоткина. Была сделана попытка создавать собственную переплетную мастерскую, которой особенно интересовались следователи ОГПУ. Но в центре были все-таки легенды, первоначально сообщавшиеся «рыцарям» только устно. Прослушав цикл из восьми — десяти легенд, «рыцарь» переходил в следующую орденскую степень. Рассказчиками (и комментаторами), как явствует из показаний, выступали обычно Аренский, Смышляев и Никитин, позднее — и А. С. Поль. Все это относится к 1924—1926м, поскольку к концу этого периода Гиршфельд уже был изгнан из Ордена, а Шишко и Поль показывали, что в 1927 всякая орденская деятельность прекратилась. Однако вряд ли этому можно верить, так как показания И. В. Покровской относятся к периоду после 1928, когда происходят благотворительные концерты в Студии Завадского, лекционные выступления в ГАХН и музее П. А. Кропоткина. Поэтому отсутствие информации за последние годы можно объяснить не бездействием «рыцарей», а изменившейся политической обстановкой в стране и ужесточением политического контроля, что заставило изменить формы организации и работы Ордена. Показания арестованных содержат крайне расплывчатые сведения об орденских легендах. Выбрав на допросах позицию «потери памяти», Завадский писал: «Содержание легенд мне не по силам передать, оно туманно, путано, сложно. Я и тогда их тотчас забывал, а сейчас совершенно не помню. Общий их смысл был обращен к духовному подъему человека.». Сходным образом охарактеризовала их и Е. А. Поль, утверждая, что «легенды, рассказываемые Никитиным, по своему содержанию непонятны и запутанны, похожи на фантастическую сказку, почему я думаю, что он их сам сочиняет». Ее муж, неоднократно возвращавшийся в своих показаниях к легендам, напротив, полагал, что они «представляют собой древние материалы мистического содержания». Первая легенда цикла (ее рассказывали при посвящении в 1-ю степень) повествовала о корпорациях жрецов Древнего Египта. Те из них, кто учил народ о переселении душ умерших в других людей или в животных, на самом деле полагали, что души переселяются на другие планеты. Другие же, кому было доступно сокровенное знание, кто прошел все ступени жреческого посвящения, верили, что на самом деле происходят не перевоплощения душ, а их восхождение и нисхождение, в зависимости от предшествующей жизни: вверх, к истинному Свету, или вниз, для новых воплощений, которые помогут разбудить в каждой душе божественные искры, тянущиеся к своему первоисточнику. И задача каждого живого существа, в особенности человека, — способствовать этому процессу. Другая легенда рассказывала об Атлантиде — гораздо более древней, чем «платоновская», об Атлантиде, населенной атлантами, в которых человеческое начало соединилось с началом ангельским, и этот таинственный союз помогает совершенствоваться другим жителям Земли. Легенды повествовали об устройстве различных «космосов», которые мы, пожалуй, назвали бы сейчас «параллельными мирами»; о сотворении нашей Вселенной; о восстании ангелов против того демиурга, который создал наш мир, допустив в него зло, и попытался обречь человека на рабство незнания. Согласно легендам, часть атлантов спаслась во время гибели своей родины, и их потомки впоследствии жили в Древнем Египте в обширных подземных лабиринтах, передавая сокровенное знание посвященным, в том числе и египетским жрецам, — у них и заимствовали свои предания древние гностики. Безусловный интерес вызывают легенды, в которых упоминаются Эоны — высочайшие духи, взявшие на себя миссию посредников между космосами духов и миром людей, проводники восхождения душ к Свету. Согласно учению гностиков, Христос был воплощением Эона Любви и принес на Землю учение о том, что зло не существует само по себе, как не существует сама по себе тень. Зло — это результат не-знания, подобно тому как и тьма не имеет своей изначальной сущности, указывая только на отсутствие Света, при появлении которого она рассеивается и исчезает. Учение об Эонах связывалось со средневековой легендой о Граале — чаше, в которую, согласно преданию, была собрана кровь Христа, пролившаяся из Его раны после удара копьем во время распятия. Это уже прямой путь к сюжетам европейского средневековья — эпохи крестовых походов, когда исторические тамплиеры действовали на Ближнем Востоке и в Европе, а затем и к XIX веку, когда возродился интерес к рыцарству и тайнам средневекового оккультизма. И все же, как единодушно объясняли все допрашиваемые, главным в этих легендах был не сюжет, а его мистическое — таинственное, духовное — переживание слушателями. Здесь не было никаких «установок». Старший «рыцарь», излагавший легенду, даже отвечая на конкретные вопросы, неизменно подчеркивал, что его ответ заключает в себе не истину, а только его личное мнение и оно ни в коем случае не обязательно для присутствующих, которые сами могут как угодно трактовать услышанное. Общий же смысл обсуждавшихся легенд, по словам Гиршфельда, сводился к тому, «что Земля находится в плену у темных сил и цель каждого рыцаря — борьба с этим злом. При этом указывалось, что торжество светлого начала над темными силами в пределах человеческой жизни неосуществимо и может разрешиться только в бесконечности». Откуда пришли эти легенды? Созданы ли они в наше время, в пору увлечения экзотическими религиями Востока, или действительно какие-то из них пришли из глубокой древности, хотя, может быть, и другими путями, чем это рассказывают орденские предания? Мне представляется, что сейчас еще не время ставить эти вопросы из-за отсутствия достаточной информации; я вижу свою задачу в том, чтобы сделать попытку разобраться в фактическом материале следственного дела, отделив вымысел от правды и получив таким образом возможность по-новому взглянуть на события культурной и духовной жизни русской интеллигенции 20-х годов. И все же, затронув содержание этих легенд, как они рисуются из следственного дела, нельзя не отметить, что некоторые сюжеты и имена поразительно соответствуют сочинениям раннехристианских гностиков, которые совсем недавно, после второй мировой войны, были найдены археологами в Верхнем Египте, в окрестностях Мертвого моря и в ряде других мест. Одно из таких соответствий обнаруживается даже в обвинительном заключении по делу рыцарй «Ордена Света». Во время обысков у некоторых арестованных, в том числе у А. А. Солоновича, были изъяты машинописные экземпляры его сочинения «Бакунин и культ Иальдобаофа». Следователи, по-видимому пользовавшиеся консультациями специалистов (быть может, того же Б. М. Зубакина), а вместе с тем и «революционным чутьем», в общем правильно определили Иальдобаофа как аналог ветхозаветному «врагу рода человеческого», то есть сатане, с которым христианская Церковь еще на заре своей юности вступила в многовековую борьбу, разукрасив своего противника и уделив ему едва ли не больше внимания, чем Богу. Между тем этот древний образ, ставший нам известным из гностического сочинения, условно называемого «Апокриф Иоанна», открывает перед нами представления гораздо более сложные и глубокие. Будучи рождён «от мира высшего», Иальдобаоф, согласно учению гностиков, не ведал ни своего происхождения, ни существования других божественных сущностей. Почитая себя единственным демиургом, он сотворил весь низший мир, в том числе и человека, отдав ему по неведению частицу божественной сущности, благодаря чему человеку открылся путь в высшие миры, куда хотел не допустить его Иальдобаоф. Против него и восстает человек, овладевая знанием из источника, указанного Эонами. Иальдобаоф — это воплощение бездуховности и беспредельного властолюбия, с которым, как писал Солонович, «надо беспощадно бороться, ибо по следам Иальдобаофа ползут лярвы и бесовская грязь пакостит души людей и их жизни.». Солонович не фигурировал в показаниях ни одного из раскаявшихся как «рыцарь» или руководитель кружка с «рыцарской» направленностью. Никто не встречал доцента МВТУ на воскресных «сборищах» у моих родителей, и только однажды о нем упомянул Гиршфельд. Между тем — и здесь можно согласиться со следователями ОГПУ — скорее всего именно Солонович, о котором они так настойчиво расспрашивали арестованных, оказывается фигурой, объединявшей всех этих людей и дававшей импульс орденскому движению. В этом убедило признание Леонтьева, которое проливало свет на связь кружков с Солоновичем. «Кружок мистико-анархического направления, именуемый «Орденом Света», — писал Леонтьев, — ставил своей задачей ознакомление с этикой мистического анархизма. В основе ее лежала христианская этика, очищенная от примесей церковного догматизма. В образе «рыцаря» мыслился человек самоотверженный, осуществляющий любовь и добро в жизни. Одним из основных положений этой этики было то, что как в жизни личной, так и общественной — в политике, цель не может оправдывать средства. Это значит, что как бы ни была высока цепь, она не может осуществляться нечистыми средствами, как, например, ложь, насилие над совестью, спекуляция на народной темноте и дурных человеческих инстинктах. Занятия кружка и заключались в том, чтобы во время встреч, которые происходили раз или два раза в месяц, разбирались те или иные вопросы этики, возникающие при чтении и рассказывании легенд и лекций А. А. Солоновича». Признания Леонтьева в известной мере размыкали замкнутый предшествующими показаниями круг. Остановившись на людях, так или иначе связанных с домом моих родителей, я поначалу упустил из виду факт, который привлек мое внимание, когда я еще знакомился со списком арестованных. Там были названы лица, чьих имен я никогда не слышал. Больше того, читая их показания, я видел, что и они, со своей стороны, не знали ни моих родителей, ни тех людей, которые входили в «отряды рыцарей» Ордена. Не знали их и «рыцари» — ни те, кто принимал посвящение, ни те, кто посвящал и руководил кружками. Например, я с удивлением узнал, что А. И. Смоленцева, близкая подруга моей матери еще по Беломорканалу, познакомилась с ней даже не в камере, а уже в «пересылке» Бутырской тюрьмы. А знакомство моих родителей с ее мужем, И. Е. Рытавцевым, произошло только во второй половине 30-х годов. По-видимому, также не были они знакомы с Богомоловым, Аскаровым, а возможно, и с Андреевым — анархистами по преимуществу, у которых превалировала политическая сторона дела. Только позже, анализируя имена, названные в показаниях арестованных, удалось проследить «связь» Смоленцевой и ее мужа через студента МВТУ Маклецова с Е. К. Бреневым, к которому тот одно время заходил. Далее нить тянулась к Солоновичу, Бему и Ляшуку, которых Смоленцева тоже не знала. Последние уже напрямую были связаны с анархистами Кропоткинского и Карелинского Комитетов и с музеем Кропоткина, то есть с Андреевым, Аносовым, Богомоловым. Г. Ильин входил в группу Н. Р. Ланга, работавшую в библиотеке-читальне музея. Если же к этому добавить, что Ильин был сыном того самого инженера Ильина, который уступил моим родителям в доме на Арбате одну из своих комнат, то круг знакомств окажется дважды замкнутым. Иными словами, собранные осенью 1930 в Бутырской тюрьме люди, с точки зрения органов ОГПУ, представляли собой некое «единство» — хотя и разноликое в политическом отношении, но вписывающееся в представления следствия. Однако действительный интерес вызывает не «поляризация» этих двух все же разнородных групп, а те контакты между ними, которые координировались Никитиным, Завадским, Аренским, Смышляевым. За ними же начинает вырисовываться фигура Аполлона Андреевича Карелина. С ним были связаны и анархисты старшего поколения. Андреев, арестованный в 1919 засадой ЧК на квартире Карелина, затем выступал как член Секретариата «Черного Креста» и Комитета по увековечению памяти Карелина. То же самое относится и к Аносову, работавшему в Секретариате ВФАК вместе с Богомоловым. У Карелина встречались Бренев, Солонович, Проферансов, Аренский и Смышляев. Завадский же прямо указывал на него как на первоначальный источник легенд. «Не помню, при каких условиях я познакомился с Карелиным, — писал режиссер, — кто и когда меня к нему привел, знаю только, что он мне представлялся человеком, принятым Советской властью и вполне лояльным. Он жил в 1-м Доме Советов (гостиница «Националь». — А. Н.) и сам мне рассказывал о своих хороших отношениях с А. С. Енукидзе, которому, в свою очередь, я как-то рассказал о своем знакомстве с Карелиным. В те времена, воспитанный моим учителем по театру Е. Б. Вахтанговым в большой мере идеалистически, я интересовался всевозможными философскими и мистическими проблемами. Карелин меня тогда заинтересовал своей философией — я сейчас совершенно не в силах восстановить в памяти (так это для меня далеко сейчас) подробное содержание его взглядов, но помню только, что они были отвлеченными и туманными, касались, главным образом, проблем подсознательной работы, проблем душевных и духовных сущностей и т.д. У Карелина я встречал Смышляева, жену Солоновича, мою сестру — В. А. Завадскую, Аренского и ряд лиц, которые, промелькнув, вовсе не остались в моей памяти. Белая роза — его любимый цветок — часто стояла у него на столе. Карелин рассказывал легенды, потом слушатели задавали вопросы и беседовали. Иногда вместо Карелина у него в квартире вел с нами такие беседы Солонович.». И наконец, в показаниях А. С. Поля содержится прямое утверждение, что возникновение «Ордена Света» связано с возвращением из Франции в Россию Карелина, который во время вынужденной эмиграции был посвящен в тайны Ордена, достиг известных степеней и принес в Москву его легенды и структуру. Но кто такой Карелин? Вопрос этот, как мне представляется, занимал тогда многих людей, и в первую очередь следователей ОГПУ, почему-то с особой настойчивостью расспрашивавших, кто присутствовал на похоронах Карелина, какие цветы лежали на его гробе, какая музыка исполнялась и почему пели «не наш гимн» и на каком-то другом языке. Создавалось впечатление, что по мере того как увеличивалось пространство времени, отделявшее смерть Карелина в марте 1926 от последующих событий, интерес к этой фигуре у следователей возрастал, причем уже чисто профессиональный, хотя о покойном вожде анархо-коммунистов ничего порочащего вроде бы сказано не было. Поэтому ответ на вопросы о Карелине приходилось искать в других источниках. На этот раз — у анархистов.

АНАРХИСТЫ: История русского анархизма, разнообразного по своим лозунгам и целям, вряд ли будет написана в ближайшее время. Препятствием служит как бедность документальных материалов, так и традиционный взгляд на анархизм как на политическое учение. Я полагаю, что это — скорее одно из религиозно-мистических движений нового времени, задрапированное в политические лозунги для оправдания своего крайнего радикализма. В самом деле, несмотря на ярко выраженную антисоциальную (и даже террористическую) деятельность, на конспирацию, группировки, союзы и прочие признаки политической организации, анархисты — даже их «левое» крыло — не выработали позитивной программы развития общества. Они выступали против всего, что обеспечивает его развитие, — против государственной организации, централизованного управления и пр. Что же касается их призывов и обещаний, то последние принадлежат скорее области религиозно-этических учений, а не социальных реформ. Задумаемся над идеями «безвластия», «экспроприации экспроприаторов», «уничтожения частной собственности», «свободы, равенства, братства и справедливости», несущих в себе несовместимые требования («равенство» исключает «справедливость» и наоборот). За этими идеями — чаяния ранних христиан и наивная вера крестьян и ремесленников средневековья во всеобщую «уравниловку», вековечная мечта о «царствии Божием» на земле. Фундаментом становилась не борьба за конкретные реформы, а протест против «социальной несправедливости», «абсолютного зла», предстающего в виде «государства», «собственности» или «эксплуатации». Анархисты считали, что действительность — это не результат общественной эволюции, а лишь арена деятельности злоумышленников («властников»), которые в ущерб обездоленным и бесправным массам пользуются преступной склонностью людей к богатству. Знакомство с биографиями рядовых анархистов показывает, что обычно это были люди легко возбудимые, готовые на подвиг во имя «идеи», однако не привыкшие задумываться над последствиями своих поступков. Они происходили чаще всего из малообеспеченных слоев городского и сельского населения; уже в юности они оказывались свидетелями или жертвами социальной несправедливости. Она ассоциировалась в их сознании не столько с конкретными личностями, сколько со всей социально-политической системой общества. Склонные к гипертрофическим обобщениям и болезненной чувствительности, к переоценке собственной личности, анархисты возлагали всю ответственность за происходящее на окружающий мир, обличая его так же страстно, как обвиняли когда-то Рим и Вавилон иудейские пророки и христианские проповедники. Говорят, что революции делают молодые. Это подходит и к анархистам. Активной политической деятельностью занималась обычно «зеленая» молодежь, которая не успела получить систематического образования и не определила свою дорогу в жизни. Не потому ли сми революционное движение покидало большинство его участников? Они находили свое место в обществе, оставляя не только свои заблуждения, но и тех соратников, которые не нашли в себе силы принять вызов жизни. За ее бортом оставались люди с неустойчивой психикой, неудачники, а также «профессионалы», которые объявляли свой образ жизни «борьбой за счастье человечества». Впрочем, были и исключения из правила. По мере того, как в анархическом движении прошлого века происходила смена поколений, в нем (и несколько в стороне от него) появлялись фигуры людей зрелых, широко образованных, которые приступали к теоретическому осмыслению анархизма. Как правило, такие люди не запятнали себя кровью жертв террористических актов, не принимали участия в вооруженных конфликтах с правительством. Душевная ранимость, чувство личной ответственности за несовершенство социального устройства, умение сострадать человечеству, стремление к его просвещению и освобождению от бед материальной нужды, сословных и национальных проблем — все это выводило их далеко за пределы анархистского движения. Прежде такие люди обычно становились религиозными реформаторами. Но во второй половине XIX века в России и в Европе все, связанное с церковью, казалось образованному большинству полностью скомпрометированным. Сама мысль о тождестве требований «апостолов анархизма» с идеями христианства казалась молодежи кощунственной. То, что «программа» анархистского обустройства общества в основном совпадает с евангельскими заветами, открылось много позже. Стало ясно, что идеалы будущего — лишь идеализируемое прошлое. Их творцы были романтиками, а романтический ум склонен искать в прошлом ответы на загадки настоящего. П.-Ж. Прудон, М. Штирнер, П. А. Кропоткин, Л. Н. Толстой, даже М. А. Бакунин, единственный из них практик революции, — все они в конечном счете строили свои теории общественного переустройства не на политико-экономических предпосылках, а исключительно на постулатах Нагорной проповеди. Удачные опыты «натуральной» организации общества они усматривали в «вольных городах» и городских цехах европейского средневековья,в общинах ессеев, в жизни первобытных народов, даже у «общественных насекомых» — пчел, муравьев и термитов. Столь резкий антиисторизм подчеркивает утопичность теоретиков анархизма, чаяния которых были разбиты революцией 1917 и последующими событиями. Анархисты оказались полезны для большевиков, когда требовалось экспроприировать и пустить по ветру накопленное предшествующими поколениями, отбиваться от «белой армии». Именно тогда ярко проявилась неспособность анархистов к созидательной деятельности, их нежелание и неумение работать. С этим согласились даже их теоретики, которые поняли бесплодность своего движения в новой жизни. Совершенно исключительное явление в этом плане представляет собой Аполлон Андреевич Карелин (1863—1926). Крупнейший (после М. А. Бакунина и П. А. Кропоткина) теоретик и организатор анархистского движения, он рано понял его сильные и слабые стороны и постарался сориентировать его на формирование новой личности, возвращая человеку, оскопленному примитивным экономическим материализмом, сознание его духовной ценности «в мирах и веках», разрушая при этом догматические барьеры ортодоксальных конфессий. А. А. Карелин родился в Санкт-Петербурге в семье «свободного художника-фотографа» А. О. Карелина (1837—1906), вписавшего одну из самых блестящих страниц в историю отечественной художественной фотографии. Вскоре семья переехала в Нижний Новгород, где поселилась в доме, который занимал раньше Н. Г. Чернышевский. Род Карелиных был достаточно известным и древним, состоял в родстве и свойстве со многими аристократическими семьями России (по женской линии А. А. Карелин был в близком свойстве с М. Ю. Лермонтовым). Однако демократический уклад семьи способствовал раннему приобщению гимназиста к нелегальной литературе (журналы «Набат», «Вперед», народовольческие брошюры). Это наложило резкий отпечаток на его мировоззрение, утвердило в необходимости «служения народу». Известную роль сыграла и более серьезная литература — сочинения Лассаля, Чернышевского, Лаврова, Герцена. Эти книги он получал от знакомых пропагандистов, связанных с М. А. Бакуниным. Результаты не заставили себя ждать. Впервые Карелин был арестован 7 марта 1881 по делу «первомартовцев» (убийство Александра II). Был установлен факт его антиправительственной пропаганды среди столяров, и это обошлось ему в полгода тюрьмы. Экзамен на аттестат зрелости Карелину пришлось держать экстерном только в следующем, после чего он уехал в Казань, где поступил подмастерьем в одну из столярных мастерских. Осенью его опять арестовали, сослали в город Цивильск, откуда Карелин бежал, перейдя на нелегальное положение. Скрываться пришлось недолго: весной 1883 он попал в Петропавловскую крепость, в которой провел 14 месяцев, после чего был направлен в ссылку под надзор полиции в Семипалатинскую область. Там началась его литературная и научная работа. Свою первую статью — «Об Ульбитской общине» — он послал в «Восточное Обозрение» Ядринцева, а в «Юридический вестник» — статью «Отхожие и кабальные рабочие». Так к двадцати одному у Карелина определился круг интересов на всю последующую жизнь: экономика России и устройство общинной жизни. На этой основе и складывалось его анархическое мировоззрение. Вернувшись из ссылки в Казань, Карелин стал работать журналистом в газетах «День», «Волжский вестник», «Казанский биржевой листок». В 1888 он экстерном сдал экзамен (при Казанском университете) на звание кандидата юридических наук, однако в 1890 был опять арестован. Его вскоре выпустили на свободу, но уже в 1892 сослали сначала в Яренск, а затем в Вологду, где Карелин прожил до 1898. На этот период приходится его интенсивная литературная деятельность. Свои статьи в «Экономическом журнале», «Русской мысли», «Северном вестнике» и других изданиях Карелин печатал под псевдонимами. Известность принесли ему две книги — «Общинное владение в России» (1893) и «Краткое изложение политической экономии» (1894), — которые обеспечили ему место в Энциклопедическом словаре Брокгауза и Ефрона. После Вологды Карелин переезжает в Юхновский уезд Смоленской губернии, где служит секретарем земской управы, затем — в город Елец Орловской губернии. Одновременно он сотрудничает в местных газетах. В 1900 Карелин уезжает в Иркутск и вплоть до 1905 ведет жизнь плодотворного журналиста, выступая также в Иркутском уголовном суде, защищая малоимущих и неимущих. Весь свой гонорар он возвращает подзащитным, «чтобы помочь начать им новую жизнь». Эволюционируют и его политические взгляды. Начав народником, Карелин к началу 900-х годов становится эсером, но в революции 1905 принимает участие уже как анархист. Его арестовывают, он получает свободу по октябрьской амнистии, но почему-то вынужден бежать за границу из-за угрозы смертной казни, как сообщали близко знавшие его люди. Анархические убеждения Карелина формировались в процессе изучения обычного права земельной общины в Сибири и общины старообрядцев «поморского согласия» на Русском Севере, у которых (как я покажу ниже) Карелин нашел воплощение чуть ли не коммунистических идеалов. может быть, что эти его наблюдения возбудили в нем интерес и к первоосновам христианства. Однако хронологическая канва жизни Карелина оставляет без ответа другие, более важные вопросы. Например, где и когда Карелин был посвящен в Орден? В статье Юрия Аникста, посвященной А. А. Солоновичу (о нем я буду говорить особо), есть строки, позволяющие думать, что Карелин получил посвящение еще до отъезда в Париж, куда он явился с рекомендательными письмами из России. В Париже Карелин оказался в центре политической и культурной жизни Европы. Он читает лекции в Высшей школе социальных наук, ведет энергичную работу по объединению разрозненных группировок русских анархистов в «Братство (Федерацию) Вольных Общинников», создает новые журналы и газеты, сотрудничает в уже имеющихся. Карелин развернул и широкую организационную работу по созданию пропагандистских кружков, изданию книг и брошюр, установлению связи с Россией по суше и через матросов Балтфлота. По аналогии с «Красным Крестом» он создает «Черный Крест помощи заключенным и нуждающимся анархистам» — организацию, которая сыграла впоследствии огромную роль уже на русской почве. У Карелина хватило энергии начать и в течение ряда лет издавать в США на русском языке газету «Голос Труда», которая, по замечанию П. А. Кропоткина, была образцом для такого рода изданий. Наконец, Карелин попытался в 1913 сначала в Льеже, а потом в Париже провести объединительный съезд всех анархо-коммунистов, который был сорван их цюрихской группой, пустившей в ход интриги и клевету, чтобы не потерять своего влияния. В политической и общественной деятельности Карелина в Париже нет ничего загадочного. Этого не скажешь о другой стороне его жизни, о том, что стало главным по возвращении в Россию. Но здесь мы вступаем в область предположений и догадок. Человек энциклопедически образованный, Карелин вращался не только в эмигрантской среде. Свободно владея несколькими европейскими языками, он занимался в научных библиотеках, выступал с публичными лекциями, работал в архивах. Он общался с французской интеллектуальной элитой. Многие ее представители были членами масонских лож и тайных орденов. Интерес этих организаций к распространению своего влияния в России открыл их двери для русских. То была эпоха растущего интереса к таинственным явлениям, к эзотерическим учениям Востока. Открытия археологов, расшифровка древних текстов (среди которых были и сочинения гностиков), революция в естественных науках — все это, казалось бы, подтверждало идеи оккультистов. В такой обстановке интерес Карелина к этическим проблемам будущего общества, который еще в России приобрел у него религиозный оттенок, получил во Франции развитие на основе европейской орденской мистики. В Россию Карелин вернулся осенью 1917. Высокий — на голову выше большинства окружающих, — широкоплечий, с окладистой бородой и густой гривой волос до плеч, он, по свидетельству современника, «походил на могучего викинга или древнего русского богатыря». Это впечатление смягчалось очками с неожиданно маленькими стеклами, за которыми сияли внимательные, располагавшие собеседника к доверию глаза. Когда П. А. Кропоткин разочаровался в революции и не встретил понимания у своих последователей, он отошел от политической и общественной деятельности, удалился в добровольную ссылку в Дмитров. Карелин же скоро завоевал на родине популярность многочисленными выступлениями, газетными и журнальными статьями, брошюрами. Переехав вслед за правительством из Петрограда в Москву, он вместе с А. Ю. Ге и Р. З. Эрмандом согласился войти в состав ВЦИКа, основав там анархистскую фракцию исключительно на правах наблюдателей (они не принимали участия в решениях, даже воздерживаясь от голосования). Вместе с тем, к негодованию большинства депутатов, Карелин не упустил возможности выступить с протестом против начавшегося «красного террора». Особенно страстно он ратовал за отмену смертной казни, посвятив этому вопросу специальную брошюру, которая была напечатана только после его смерти и — в Америке. На 1918 год приходится пик организаторской деятельности Карелина — насколько позволяли обстоятельства. Он создал наконец давно задуманную Всероссийскую Федерацию анархистов и анархо-коммунистов (ВФАК), продолжал работу по объединению разрозненных течений и групп, вел обширную переписку с анархистами всей России, издавал газету «Свободная Коммуна», а позднее — журнал «Вольная Жизнь». После того, как Карелин стал членом Секретариата Московского Союза Анархистов, его силами был создан Клуб Анархистов в Леонтьевском переулке. Когда же с 1921 анархизм стал испытывать все большее гонение со стороны властей, а анархисты стали пополнять тюрьмы и концлагеря, Карелин возобновил в 1924 издание в США газеты «Рассвет» и способствовал изданию журнала «Пробуждение», который служил до 1931 органом почти исключительно анархо-мистиков. Именно там печатали статьи по вопросам культуры и искусства московские тамплиеры. Если судить о Карелине только по статьям и брошюрам, опубликованным в открытой печати в 1917—1923х («Вольная деревня», «Как жили и будут жить крестьяне», «Что такое анархия», «Россия в 1930» и др.), то перед нами предстанет теоретик анархо-коммунизма, выступающий с общинных позиций. Исходя из утверждения, что земля — ничья, поскольку «никем не сделана», Карелин делал вывод, что она и не должна никому принадлежать: право на нее имеет каждый, кто ее обрабатывает (и до тех пор, пока обрабатывает). Земля должна отойти крестьянам бесплатно, никому никаких податей с нее платить не надо, ибо «когда Адам пахал, а Ева пряла, где были дворяне?». Все помещичье имущество должно быть разделено между крестьянами «по едокам»; мебель и одежду следует поделить по домам уравнительно, передав остатки в мирское пользование; сельскохозяйственный инвентарь должен находиться исключительно в общинном владении, чтобы крестьяне могли поочередно работать на плугах, молотилках, веялках. «Ну, а потом, — уверял Карелин, — и так устроим, что все равно, что город, что деревня — как будто одним братством будем жить. Все, что надо в деревне, крестьяне в городе возьмут; все, что надо городу, рабочие в деревне возьмут. Сегодня в деревне, а на зиму в город работать пошел, а летом на сенокос или жатву из города рабочие в деревню придут помочь нам убраться.». Не только теперь, когда мы пережили подобные опыты строения сельско-городской жизни, но и в те времена, когда писал Карелин, эти идеи вызывали улыбку. Такая идиллия могла иметь место разве что в начале средневековья. А ведь писал это человек широко образованный, хорошо знавший и крестьянский труд, и городскую жизнь. Видимо, он был неисправимым мечтателем-утопистом, который чает «Царства Божия на земле», а потому живет в двух измерениях сознания — бытовом и фантастическом. Карелин был одним из тех людей, которыми богата Россия. Он принял на себя миссию учительства и глубоко верил в нее. Человек бесконечной доброты и деликатности, никогда не навязывавший своих взглядов, ограничиваясь их изложением, Карелин вызывал глубокое уважение как у друзей, так и у идейных противников. Когда в 1919 эсеры организовали суд над известным Я. Блюмкиным по поводу его связей с ВЧК, «председателем суда, — вспоминал Г. Н. Максимов, — был выбран анархо-коммунист Карелин, человек исключительной общественной честности и чистоты своих идей, донесший их до глубокой старости без изменения. Он был членом ВЦИК и жил со своей женой в гостинице «Националь». Заседания суда происходили в его комнате.». В этой небольшой комнатке, заваленной анархистской литературой, проходила большая часть жизни Карелина, особенно после 1923, когда обострившаяся болезнь резко ограничила возможности его передвижения. Здесь проходили заседания Секретариата ВФАК, «Черного Креста», отсюда велась переписка, рассылалась литература по всей России. Здесь же с раннего утра до позднего вечера толпились рабочие, крестьяне, студенты, профессора, артисты, литераторы, политические деятели — все, кому нужно было излить душу, услышать умное слово. Работавший вместе с Карелиным член Секретариата Федерации И.Хархардин вспоминал «письмо, в котором какой-то крестьянин спрашивал, можно ли ему, анархисту, жениться с исполнением церковного обряда. В другом его извещали о падеже коровы и тяжелом житье-бытье русского крестьянина. В третьем — спрашивали, что читать по анархизму, что сейчас делать, можно ли быть анархисту верующим.». Но каким образом в этом человеке мог уживаться теоретик анархизма и глубокий мистик, каким он предстал перед близкими и посвященными? Член ВЦИКа, секретарь и председатель различных обществ, комитетов, федераций, он в то же время был «рыцарем Сантеем», посланцем древнего Ордена Тамплиеров, создававшим в России Восточный Отряд Рыцарей. Одновременно с произведениями анархистского содержания из-под пера Карелина выходили совершенно иные сочинения. Часть из них позднее появилась на страницах газеты «Рассвет», издававшейся в Чикаго, а часть так и осталась потаенной литературой, известной лишь в орденских кружках. Эти произведения, написанные в форме небольших пьес, Карелин называл «диалогами в стиле Платона». Их сценический характер способствовал образному восприятию изложенных идей. Одни пьесы-диалоги Карелина, печатавшиеся в «Рассвете», связаны с идеей общинного обустройства общества («Сцены из жизни Господина Великого Новгорода», «Поморы», «Анархисты»), другие относятся к эзотерическим легендам христианства и орденской мифологии («Заря христианства», «Он ли это?», «Атлантида»). Увлечение идеями «северных народоправств» (почерпнутыми Карелиным, скорее всего, у Н. И. Костомарова) получило развитие на основании его собственных наблюдений в среде старообрядцев, полагающих, что «все должны работать, тунеядцев-чиновников быть не должно. Хорошо жить так, чтобы все имущество свое общим сделали. Надо, чтобы у всех всего поровну было, но кто нуждается в большем питании — пусть больше ест, а кому надо благодаря большому росту больше одежды — пусть ее получит больше.». «Значит, коммунизм?» — спрашивает старообрядца собеседник. «Конешно, коммунизм, — отвечает тот. — У нас и киновиарх не имел больших прав: делал то, что собрание выбранных ему указывало делать.». Совсем иным предстает Карелин в мистико-исторических произведениях. В них раскрывается вся широта и глубина его знаний в области христологической гносеологии. В сценах «Зари христианства» излагаются гностические легенды, история Никодима и тайных учеников Иисуса, учение об Эоне и рассказ о Митре и митраизме. Здесь же Иегошуа, как называет Карелин Иисуса, возвещает, что через много веков придет Параклет (Утешитель). Он «объединит все религии в учении о безграничной свободе и беспредельном сострадании ко всему, что живет и чувствует», показав, что «грешно навязывать ближнему своему веру свою, что грешно судить его за то, что он не верит так, как его ближний верит, что высшая правда в том, чтобы с полной терпимостью относиться к верованиям чужим.». В серии диалогов «Он ли это?» Карелин развивает идею прихода Утешителя. Учитель добра и равенства, социального переустройства мира встречает духов зла. Их задача — помешать его проповеди, исказить ее, подменив истинное учение ложным. Один из них говорит: «Провозгласим себя и наших истинными последователями Параклета и от его имени будем проповедовать это учение, как некогда инквизиторы и разные попы проповедовали учение Распятого. Не разберут глупые, где правда, а где ложь. Будем полны гнева против тех, кто якобы искажает учение его. Будем гнать всех тех, кто будет придерживаться светлых сторон учения его. Не пройдет и трех поколений, как от учения Параклета ничего не останется, и наша власть будет господствовать на Земле, и власти этой не будет конца.» Тема искажения евангельской истины официальной Церковью — характерная для всех религиозных реформаторов — получила развитие в работах последователя и преемника А. А. Карелина — А. А. Солоновича. Что же касается Карелина, эта тема отмечает его переход с позиций политического революционера на стезю возвращения к истокам христианства, строительства «внутреннего человека». Карелин ставит и вопрос о происхождении мира, в котором мы живем. Его космогонические картины заимствованы из орденских легенд: «Некогда, вернее тогда, когда не было времен, не было измерений, нами, людьми, воспринимаемых, был, не существуя, один только Великий — Не-Сущий. Он захотел (я буду говорить не тонами, но людям свойственными понятиями) и квази-отодвинулся. Тогда появилась бесконечность бесконечности, назовем ее «арния», и бесконечное число таких арний появилось. Было создано то, что мы, люди, как пространство воспринимаем. Появилось сверхгигантское абсолютное Ничто, а так как оно было не тем, чем являлся Великий — Не-Сущий, то Ничто гигантское таило в себе начаток зла, ибо все, что с высшей точки зрения все-совершенного несовершенно, является относительным злом. Тогда от Великого хлынул свет, то есть дыхание Его несказанное, хлынул свет несказанный и зазвучал в Ничто Великом. В тот момент, когда свет отошел не менее чем на одну миллиардную долю линии от Великого, свет перестал быть частью Великого, как свет от солнца или свечи горящей не является солнцем или свечой. Свет гнал перед собой мглу сверхгигантского Ничто, Бога лишенного, а в некоторых местах он пронизывал ее, не оставляя следа; в других местах сиял ярким светом, громадные пространства заливал и все дальше и дальше лил поток света ослепительного. Но чем дальше отходил свет от Первоначального, тем менее ярок был свет, все чаще и чаще раздвигавший и отодвигавший мглу небытия, мглу пустоты. В каждом скоплении света множество космосов появилось. И вот далеко-далеко от Него, Первоначального, в последний раз разлился свет Его, как скопления гигантские. В свете этом появились живые существа, ибо жизнь-родящим был этот свет. Часть света рухнула в низы глубокие и там с тьмой и мглой смешалась. Появились хаосы, из которых и наша вселенная, и вселенные, выше расположенные, родились. Но везде, и в верхах, и в низах, как река голубая, шла полоса света, с мглою не смешивающаяся. Сверху донизу имелись зеркала мистические и в них как бы особые космосы, особыми существами населенные, находились. Чем выше расположены космосы, тем большим числом чувств одарены существа, их населяющие, и на каждой ступени далеко не один космос был расположен, а много космосов, причем существа, их населяющие, имели одинаковое количество чувств, но разны были чувства существ в этих космосах, рядом друг с другом лежащих. Такова наша бесконечность, и в ней горят еще гигантские скопления света мистического, слабым отсветом которого наши солнца являются. Иначе сложились другие бесконечности, в нашей бесконечности бесконечностей сущие. А там, высоко в верхах, но далеко от Великого, там, где разлились скопления света гигантского, там находились те, одного из которых мы Элоимом называем и кто богом космосов нашей бесконечности является.» Об Элоимах Карелин говорит и в «Атлантиде», состоящей из нескольких сцен-диалогов. Они повествуют о соединении атлантов с гиперборейцами, о научных знаниях и верованиях атлантов, о приближении всемирной катастрофы, о выходе на землю атлантов, сотни лет живших под водой, об атлантах в Египте и тайне египетского Лабиринта. Оказывается, что «Элоимов больше, чем бесконечностей. Те из Них, которые не являются богами бесконечностей, в области Силы пребывают. Бесконечно велики и бесконечно мощны по сравнению с нами Элоимы: мы можем говорить о Них как о всесовершенных, всемогущих, всеблагих, всезнающих и пр. Мы правы, ставя Их превыше всего нам доступного, нами постигаемого. Но любое из живущих в любом из нас существ — на ионе, вокруг атома вращающемся — так же относится по мощности своей к Элоиму, как Элоим к Великому Богу относится.». Здесь нашло отражение оригинальное представление о «микрокосмосах» (возможно, его породили знания о сложной структуре атома). «Каждый ион нашего тела, камня, дерева является своеобразной солнечной системой, — писал Карелин, — солнцем, окруженным землями, на которых живут миллиарды мыслящих существ, иногда по своему умственному и нравственному развитию нас превышающих. Важнее сказанного то, что внизу (считая низом малые величины) такая же бездна, как и вверху.». На двух этих моментах — орденской космогонии и учении о добре, сострадании, протесте против угнетения — концентрировал внимание слушателей и читателей Карелин. Когда он начал свою орденскую проповедь? К сожалению, точно определить это пока не представляется возможным. Среди арестованных ОГПУ в сентябре 1930 мой отец и Ю. А. Завадский (не считая Солоновича и анархистов) были первыми рыцарями Ордена. О времени знакомства с Карелиным они говорили неопределенно («на одной из его публичных лекций», «в тот период моей жизни, когда я. обращался к мистико-идеалистической философии»).

Можно предположить, что существовала связь между Карелиным и Б. М. Зубакиным, который начал занятия по оккультизму с П. А. Аренским, Л. А. Никитиным и С. М. Эйзенштейном в августе 1920 в Минске. В показаниях Ю. А. Завадского о встреченных им у Карелина лицах отсутствуют имена Эйзенштейна и М. А. Чехова, что согласуется с признанием Эйзенштейна в своих воспоминаниях о потере интереса к «розенкрейцерству» и об увлечении Чехова антропософией и Р. Штейнером. Появление же у Карелина Ю. А. Завадского и его сестры объясняется тем, что в начале 20-х годов В. А.Завадская стала женой П. А. Аренского, разделив его увлечение мистикой и заинтересовав ею брата. Вместе с тем в следственном деле есть показания Н. А. Ладыженского, которые позволяют предположить, что практические шаги по реализации орденской идеи на русской почве были предприняты Карелиным значительно раньше.

Н. А. Ладыженский еще по екатеринбургской гимназии был приятелем Н. К. Богомолова — ближайшего помощника Карелина. (Ладыженского арестовали 7 августа 1930 в Сочи, по делу сочинской группы анархо-мистиков, там же допросили, а затем доставили в Москву в качестве свидетеля обвинения.) Ладыженский жил в Свердловске (Екатеринбурге), изредка приезжал в Москву, останавливался у Богомолова, и тот, как можно понять, снабжал его оккультной литературой. Интерес к мистике у Ладыженского носил практический характер: он хотел «развить в себе внутренние силы» и «узнать тайные древние знания». Поэтому он не скрывал своего разочарования, когда, встретившись в мае 1930 с тамплиером Н. И. Проферансовым, услышал от него, что подобными знаниями никто из них не обладает: «Мы стараемся перевоспитать человека на принципах первоначального христианства, ты же просишь чуда, а у нас чудес нет». Обида и разочарование Ладыженского были тем сильнее, что еще в 1926 Богомолов (категорически это отрицавший) посвятил его «походным порядком» в Орден тамплиеров. Рассказ о ритуале посвящения не представляет особого интереса, поскольку резко расходится с тем, что согласно показывали другие арестованные рыцари Ордена (к тому же Ладыженский почти ничего не понял и рассказывал весьма путано). Впрочем, принадлежал ли сам Богомолов к Ордену? Если «да», то скорее всего ни о каком действительном посвящении речи не было. Важно другое. По словам Ладыженского, Богомолов еще весной 1919 познакомил его к Карелиным. Во время этого свидания (при котором присутствовал и Солонович) Карелин высказал мысль, что при всеобщем упадке нравов «дальнейшую анархистскую работу нужно проводить через какой-либо Орден». Ладыженский сопоставил известные ему факты — слова Карелина, «черный цвет флага тамплиеров, напоминающий анархистский», «сказочки» (легенды), которые ему давал Богомолов, отсутствие «тайных знаний», — и, передавая следователю содержание своих разговоров с арестованными (в пересыльной камере Бутырской тюрьмы), заключил: «Из разговора с этими лицами я вынес полное убеждение, что организация Ордена тамплиеров является делом рук этих лиц и никакого существенного значения не имеет, кроме как средство для проповеди анархизма среди масс». Этот неутешительный для искателя чудес итог возвращает нас к вопросу о миссии Карелина. Мне представляется, что он был одинаково искренен и перед анархистами, и перед интеллигенцией. Они требовали разных подходов и столь же разнствовали в целях и задачах, которые ставили перед собой. Карелину было много проще создать в 1918 Федерацию, чем начать объединение интеллигенции, которую не устраивали (и не могли устроить!) никакие партии, федерации, союзы и прочие формальные организации. Между тем в отличие от большинства политиков Карелин понимал, что развитие и судьба общества зависят именно от интеллигенции, которая, пожалуй, была с середины XIX века главной движущей силой общественного прогресса и единственным залогом его устойчивости. Трагедия русской революции в том, что интеллигенция, которая ее активно готовила, была отстранена от участия в событиях. На сцену вырвались стихийные силы, подменившие идеи свободы и справедливости физиологией насилия и разрушения. Эти силы слишком долго находились под гнетом социального рабства и невежества, они не успели подняться на должный уровень духовной эволюции. Страна была отброшена на много веков назад — как в хозяйственном, так и в культурном отношении. А теоретики революции, планируя будущее общество, забыли о человеке. События открыли им глаза на трагическую ошибку, но время было упущено. Касаясь последних лет жизни П. А. Кропоткина в Дмитрове, мне уже приходилось писать и говорить об эволюции взглядов «апостола анархизма» и о причинах, по которым он посвятил эти годы завершению своей «Этики», Будучи — теоретически — сторонником крайней революционности и уравнительного распределения, Кропоткин столкнулся в России с практическим осуществлением своих идей. И — ужаснулся, отказавшись признать в насильниках, грабителях и убийцах своих примерных учеников. Вместо «светлого будущего» потрясенный старец увидел страну, залитую кровью невинных жертв, наполненную злобой, разрухой, освещаемую не электричеством, а пламенем пожаров, уничтожавших культурное наследие веков. С большим запозданием ему (как и многим другим революционерам, большую часть жизни проведшим в казематах или эмиграции) открылась та истина, что прежде чем разрушать окружающий мир «для всеобщего счастья», надо подготовить к этому счастью человека, спросить, нужно ли ему такое разрушение. Ведь зло, как скоро выяснилось, коренилось не в дворянских усадьбах, не в предметах искусства и библиотеках, а в неразвитости самого человека. Со злом следовало бороться, меняя не мир, а взгляд на этот мир, который гораздо лучше, чем порой представляется нам. Мысли о том, что «революция пошла не по тому пути, какой мы ей предназначали», что теперь на первый план выступают вопросы нравственности, по-видимому, неоднократно высказывались П. А. Кропоткиным; кое-что было даже записано им самим. Соблазнительно думать, что здесь сказалось влияние Карелина, но такими данными я не располагаю. Более определенно можно говорить о его влиянии на В. Н. Фигнер. Не без его рекомендации она была в 1921 избрана председателем Комитета по увековечению памяти П. А. Кропоткина. Фигнер выступала против террора, смертной казни, подчеркивала нравственную высоту христианской проповеди и самой личности Христа. В апреле 1925, в канун очередного гонения на анархистов, она писала в газете «Рассвет» о необходимости новой революции, которая не должна походить на предыдущие, когда менялись лишь властители, но не система государственного угнетения личности. Надо сначала измениться самим, как можно скорее «начать серьезную воспитательную работу над собою и звать к ней других». Анархистам предлагалось заняться тем, чем уже занимались рыцари в орденских кружках. «Карелин рассказывал легенды, а потом слушавшие задавали вопросы и беседовали, — показывал во время одного из допросов Ю. А. Завадский. — Содержание легенд мне не по силам передать, оно туманно, путано, сложно. Их общий смысл был обращен к духовному подъему человека через признание личного достоинства («рыцарства»), признание понятия объективного «добра» и «зла» в человеке. Эти мысли представлялись мне верными и приложимыми в жизни.» Уверенность в невозможности четко передать содержание орденских легенд характерна для показаний всех тех арестованных, кто хоть в какой-то мере признал свою причастность к Ордену. На первый взгляд это кажется попыткой уйти от прямого ответа на поставленный вопрос. Но по мере изучения материала мнение мое менялось. Большинство арестованных действительно было неспособно объяснить то, что не несло определенной «информации». А приведенные выше примеры из «диалогов» А. А. Карелина (основанных на орденских легендах) в самом деле дают представление о символах ярких и красочных, но не наполненных осязаемым содержанием. Это образы-знаки, рассчитанные скорее на эмоциональное, чем логическое восприятие. «Бесконечности», «космосы», разноцветные «солнца», грандиозная иерархия духов, безграничные пространства времен, а вместе с тем настойчивые попытки воспроизвести картины жизни и даже быта иных миров — все это должно было оставлять в сознании многих неподготовленных слушателей растерянность и смятение, поскольку каждый образ-символ требовал пояснений. «В ряде бесконечностей имеется одна, представляющая собой более чем гигантский шар, поверхность которого является границей данной бесконечности. Кое-где этот шар почти соприкасается с другими бесконечностями, тоже являющимися в виде шаров, а в местах, где образовались конусообразные пространства между шарообразными бесконечностями, имеются миры, представляющие собой как бы пирамиды или конусы, три стороны которых и основание представляют собой вогнутые поверхности. На одном из таких архигигантских шаров живут высокоодаренные существа, которьх вы можете называть людьми, хотя они только отдаленно напоминают людей. Некоторые их жилища напоминают пальмы, другие — пигантские грибы или исполинские цветы, к дверям которых поднимаются на специальных машинах или аэропланах. Встречаются и более странные обители: как будто столб дыма поднимался длинной и широкой спиралью, а в ее пустотах с большим комфортом жили люди. Все они питались разнообразной пищей, приготовленной из неорганических веществ того мира, причем пища легко извлекалась из земли и воздуха и в крайне малых количествах поглощалась ими. Люди одевались в великолепные, приготовляемые из минерала, похожего на горный лед Земли, ткани. Ничего похожего на нужду или бедность они не знали. Эти люди располагали всевозможными машинами, всем сообща принадлежащими, и молодые люди охотно работали на них, изготовляя все нужное или желательное. Все охотно работали, даже пожилые охотно брались за работу по выделке продуктов. Общежитие шло навстречу любому спросу, и на этой гигантской полосе земли не было, кажется, людей, плохо удовлетворяющих свои материальные потребности.» Комментируя такие легенды, руководители кружков отмечали, что это лишь незначительная часть преданий Атлантиды. Атлантам их рассказали Леги (ангелы — ближайшие к человеку духи, способствующие его развитию и подъему в высшие миры). Со временем легенды были приспособлены к восприятию атлантов — хотя и осиянных духом, но все же людей. В дальнейшем же изложение все более упрощалось, и хотя в нем «что-то еще оставалось от духовного начала, но последнее было подавлено обычным бытийным восприятием человека». Отсюда следовал вывод: слушатель может воспринять рассказ как «игру художественной фантазии», может попытаться найти в этих образах символы тайных знаний, а может просто взять их за основу для медитации, чтобы из глубин сверхличной памятивызвать ответный импульс. Каждое восприятие закономерно, ибо зависит от способностей и возможностей человека. Простой толчок к размышлению может открыть путь к глубинным пластам подсознания или помочь прикоснуться к более высоким сферам духа, чтобы познать и себя, и мироздание. Как я уже говорил, посвящение сопровождалось изложением легенд о жрецах Древнего Египта рассказом о сокровенном знании посвященных, которое было получено от атлантов. Те, в свою очередь, были обязаны этим знанием Легам, которые искупали на Земле свою вину перед перед мировым порядком: некогда они поддержали порыв Сатанаила подняться по ступеням Золотой Лестницы одним своим желанием, а не постепенным совершенствованием. Они нарушили закон жертвенности и взаимной поддержки в развитии всего сущего и и теперь, во искупление, поднимали из тьмы к свету людей, которые стояли на более низкой, чем они, ступени Золотой Лестницы. И все же легенды о Египте и Атлантиде, по-видимому, не были первыми, что узнавал посвящаемый. В «приготовительных» кружках (которые, как показал Ф.Ф,Гиршфельд, вел А.А.Солонович), закладывались основы духовного понимания эволюции общества и формировалась психология будущего рыцаря. В записи одной из бесед есть предупреждение каждому, кто встает на путь познания — о неизбежной встрече с четырьмя врагами. Это наставление может служить напутствием не только последователя любой религии, нои каждому вступающему в жизнь человеку. Первый враг — страх. Человек , начинающий учиться, не представляет себе трудностей, которые его ожидают. Он больше думает о наградах, чем о препятствиях, а сталкиваясь с ними, склонен их преувеличивать, преуменьшая свои силы. К тому же то, что ему открывается, обычно не соотвествует тому, что он представлял раньше. Трудности растут, познание оказывается полем битвы, и познающий натыкается на боязнь непонимания и собственного бессилия. Однако, подлинная опасность — не в самом испуге, а в том, что человек может остановиться. Если он продолжает двигаться вперед, — значит, он победил страх и этот враг уже не властен над ним. Поняв это, он обретает ясность мысли. Это награда, рассеивающая страх, поскольку человек начинает осознавать свои цели и пути к ним. Но вместе с ясностью мысли он обретает нового, более коварного врага: укрепившееся сознание на первых порах рождает не только уверенность, но и самоуверенность. Ему кажется, что все для него ясно, все открыто и однозначно. Если, уверившись в этом, человек воспользуется ясностью мысли для действий — он навсегда положит предел дальнейшемуросту своих внутренних сил. Чтобы преодолеть нового врага, следует научиться воздерживаться от скоропалительных действий, используя ясность мысли для того, чтобы тщательно взвешивать все «за» и «против», прежде чем сделать шаг. Когда человек поймет, что ясность мысли рисует окружающий мир лишь в одной плоскости, он, одержит побуду над вторым врагом и приобретет подлинное могущество, ибо научится управлять своей волей и своими желаниями. Но могущество — это и третий враг на пути познания. Сила окажется слабостью, если человек привык уповать только на себя, не догадываясь, что источник силы — вне его. И сила, и ясность мысли, и бесстрашие даются человеку для того, чтобы он использовал их во благо семье и другим, причем использовал мудро, с величайшей осторожностью. Только в том случае, если человек достигает глубины познания, он может во всеоружии встретить четвертого врага, приходящего вместе с мудростью, — старость. Победить старость нельзя, однако можно заставить ее отступить на время. Человек уже освободился от страхов, от самоуверенности ясной мысли, научился управлять своей волей — но его преследуют усталость, желание отказаться от дальнейшей работы. Уступив, человек снова превращается в слабое, безвольное существо, не властное над прежними врагами. Но если он и теперь найдет в себе силы победить коварного врага — пусть на краткий миг, чтобы до конца пройти отмеренное судьбой, — в этом случае он станет поистине «человеком знания». Читая протоколы допросов, я не мог отделаться от ощущения, что следователей меньше всего интересовала эта сторона деятельности анархо-мистиков (для нас, пожалуй, наиболее существенная). Возможно, в распоряжении органов ОГПУ были практически все материалы, которые мы восстанавливаем по крахам и намекам. А может быть, в органах все же понимали, что мировоззрение — не предмет уголовного разбирательства, для этого требуется нечто более осязаемое. С другое стороны, я видел, что легенды и их толкование у большинства анархо-мистиков еще не переплавились в то, что можно определить как мировоззрение или учение. Однако такие попытки делались и в те годы, и позднее — уцелевшими рыцарями Ордена. К сожалению, сейчас невозможно определить, что в этом осмыслении принадлежит самому Карелину, а что появилось в процессе передачи привезенных из Францик легенд. Как бы то ни было, сохранившиеся записи представляют собой зародыш учения, которое стремится свести воедино образы и символы гностицизма и данные о мире, которыми оперировала наука первой четверти 20 века. Я постараюсь изложить эти взгляды так, как — вероятно — комментировались легенды в орденских кружках старшими рыцарями. Учение Ордена прежде всего раскрывает беспредельность мироздание где «конечное» и «бесконечное» не противостоят друг другу, а находятся в диалектической связи, могут характеризовать один и тот же объект — все зависит от точки зрения. В бесконечности можно допустить предельность, а в конечном — найти беспредельное. Бесконечность не является суммой конечных объектов, но включает все их количественное и качественное многообразие. Они непрестанно движутся и развиваются или распадаются в пространстве и времени. Само их взаимодействие является фактором непрестанного движения как одной из форм существования нашего мира четырех измерений, который движется, изменяясь, среди миров иных измерений. Учение о многомерностм миров, как мне кажется, испытало влияние математических открытий XIX века. Пожалуй, наиболее интересно в этом учении утверждение о невозможности физического перехода в миры большей или меньшей сложности. Причина — в качественном отличии их структур. «Особенностью мировой структуры, — писал неизвестный мне комментатор, — является то, что все миры, все космосы, независимо от определяющего их числа «измерений», находятся в одном и том же месте, как говорится в учении, «применительно к человеческому пониманию и к той же бесконечной замкнутости». Но между мирами разных измерений существуют преграды, преодолеть которые и, таким образом, приобщиться к жизни иного мира можно, только получив (или выработав) то количество чувств и те качества, которые такому миру свойственны. Поэтому, когда говорится о событиях в мире иного числа измерений, чем наш, не надо представлять себе, что это происходило или происходит в каком-то пространственно далеком месте. На самом деле все происходит здесь же и одновременно, только мы не способны воспринять множественную одновременность. В силу того, что тот или иной мир в своей структуре имеет особенности, не свойственные мирам иных измерений, сущности, населяющие его и обретающиеся в нем, сохраняя присущие им особенности или не приобретя необходимых новых качеств, не могут входить в общение с сущностями иных миров. Этот закон в учении предстает в образах «стражей порога». Под таким названием можно понимать или свойства структурной особенности космоса, элементы которого отбрасывают все, что ему чуждо, или индивидуальные сущности — кому как больше нравится.» Обширная цитата раскрывает, как мне представляется, один из краеугольных камней мистики вообще — как индивидуального опыта познания. Кроме того, здесь утверждается мысль о бесконечности параллельных миров, сходящихся в одной пространственной точке Вселенной. Переход в другой мир возможен, однако для этого надо переступить порог, который связан с потерей тела данной мерности. Такой переход именуется смертью. Если эманации иных миров попадают в данный мир, то они воспринимаются здесь не в своей истинной сути, а в формах данного мира, которые только и доступны его обитателям. Значит, чем сложнее структура мира, тем больше шансов для его обитателей отразиться в сознании мира меньшей сложности, тогда как подъем в более высокий мир возможен только в результате долгой духовной эволюции. Вот почему в легендах (и не только орденских) учителями человечества оказываются существа более высокого порядка сложности, которые спускаются для руководства и передачи знаний. Тамплиеры полагали, что над развитием духовной и душевной субстанции человека работает не только он сам (в различных воплощениях), но и космические силы — возвышающие его или тормозящие подъем. В какой-то мере характер этих сил определяется структурой «космоса». Наиболее совершенны те миры, у которых количество измерений определяется квадратической прогрессией (2х2, 4х4, 16х16, 256х256 и т. д ) и у которых их элементы находятся в причинно-следственной связи (это «гармонизированные» миры). Между ними — «промежуточные» миры, которые отличаются неопределенностью, нарушением причинно-следственных связей. В них постоянно происходит то, что обитатели гармоничного мира воспринимают как чудо. Однако для жителей промежуточных миров это крайне неудобно: никогда нельзя достоверно предсказать результат своих действий. Наиболее же упорядочены миры, в которых число измерений кратно четырем. Что повлияло на эту концепцию? Каббала с ее математической магией, точные науки 20 века или математика начала нашего столетия? Возможно, последний фактор сыграл решающую роль при записи и обработке легенд в 20-хх в России, поскольку в этой работе важное место принадлежит математику А А Солоновичу. В любом случае идея эта мне представляется достаточно плодотворной. Если принять постулат о множественности взаимопроникающих миров, то наличие в такой вселенной стабильных, математически однозначно определяемых структур требует допустить существование и менее устойчивых образований. Располагая космосы в последовательности возрастающего числа измерений, анархо-мистики исходили из образа «Золотой Лестницы» (вспомним библейский «сон Иакова»). В основании Лестницы находится мир людей, а ее ступени — это «гармонизированные» миры. Как пояснял комментатор, в последнем утверждении заложен более глубокий смысл, чем принцип квадратической прогрессии: подъем обитателей низшего космоса в высший не обязательно происходит постепенно (на единицу возрастающей сложности). Если в своем развитии индивидуум получил возможность приобщиться к сложности ближайшего гармонизированного мира, он скачком поднимается на высшую ступень (как электрон на новую орбиту), минуя миры промежуточных измерений. Судьба духовной сущности целиком зависит от ее поступков (карма), которые способствуют или препятствуют ее развитию и восприятию принципиально новых структур более высоких миров. Освободившийся от физическою тела сам избирает космос, который соответствует его развитию. Ничто не препятствует восхождению духа, кроме него самого. Однако идея Золотой Лестницы не ограничивается ее «разверткой по вертикали». Вертикаль определяет только основную тенденцию эволюции. Наряду с космосами Золотой Лестницы существуют «космосы параллельных кругов». Вероятно, не стоит стараться представить это в виде какой-либо однозначной графической проекции. Комментатор писал, что эти космосы «относятся к той же бесконечности, что и соответствующие им ступени Золотой лестницы, но структурные элементы представлены в них в иных сочетаниях». Чрезвычайно интересна, на мой взгляд, концепция миров, лежащих ниже нашего четырехмерного мира, на уходящей вниз проекции Золотой Лестницы. Это миры звуков, меняющихся образов, теней, зеркальных отражений. Они одновременно существуют в структуре нашего мира и воспринимаются нашими чувствами. Наоборот, вне всякой связи с Золотой Лестницей находятся ««привходящие космосы» — космосы времени, пространства, кармы, безумия, блуждающих духов, темного царства и там далее (на мои взгляд было бы логичнее их рассматривать вместе с предыдущими — как элементарные космосы, составные части четырехмерного мира). Мы сталкиваемся здесь, с одной стороны, с принципом эволюции духовных сущностей, а с друтой — вынуждены признать изначальность структуры универсума. Попытка нарисовать картину такого универсума не могла оставить в стороне острый в те годы вопрос о материи и духе. Тамплиеры полагали, что описанная структура космосов «дает представление о беспредельном разнообразии, достигнутом материей в ее непрерывном поступательном развитии и изменении, поскольку основным свойством материи является движение в пространстве и времени, или в пространстве-времени, хотя и эти понятия (пространства и времени — А. Н.) являются относительными, достигнутыми человеческим сознанием в применении к постигаемому им миру нашего четырехмерного измерения. Было бы ошибкой распространять эти понятия на миры другого количества измерений, где ничего общего с нашим пространством и временем может и не быть, а то, что есть, может быть в корне отлично от того, что нам удалось познать». «Как бы мы ни называли объективную реальность, — продолжает коммментатор, — материей или другим словом, следует признать, что таковая существует как факт независимо от того, постигаем мы ее в какой-то степени нашими ощущениями и нашим сознанием. Известный спор о том, что является первичным, материя или духовное начало, вызван тем, что каждое из этих понятий принимается в ограниченном смысле слова. Назовите эту объективную реальность духом и придайте ему свойство, придаваемое материи в известном движении и развитии, — будет иметь место замена одного термина другим, суть же от этого не изменится. Спор о том, является ли материя первоначальной, а духовное производным от нее, или наоборот, или же они существуют слиянно, но не созданно, — это спор о словах, то что может быть названо «магией слов». Суть же того, что в нашем мире четурех измерений называется материей или духовной сущностью, на данной ступени нашего развития недоступна нашему постижению ни в своей основе, ни в конкретной предметности. И то, и другое, находясь в непрерывном движении и изменении, выявляет одно, присущее им обоим начало — жизненную силу. Опознать ее — значит найти путь к овладении ею во всем многообразии ее проявления и развития. Исходя из постигнутой к настоящему времени структуры нашего мира четырех измерений, в основном же — нашей Земли, следует отметить условность противопоставления того, что мы называем «органическим» и «неорганическим», особенно на их ранних стадиях проявления. Поэтому, наблюдая их дальнейшее развитие, можно прийти к заключению, что в этих условиях «материальное» является своего рода основой или оболочкой, «скелетом» для «духовного начала». Формы же проявления жизненной силы и в том, и в другом столь же разнообразны и бесконечны, ка бесконечны и разнообразны космосы Золотой Лестницы.» Попытки дальнейшей детализации «видов материи», ее «структур», состоящих из «беспредельного сочетания самых различных частиц», приводят к заключению о невозможности постижения всего этого человеческим разумом и чувствами. Тогда и сами слова остаются не более чем символами, «которые можно заменить любыми другими, если бы не определенная традиция их использования». В условиях различных космосов «жизненная сила» проявляется в виде различных «сущностей», «как материальных», так и духовных (одухотворенная материя принимает форму, соответствующую законам данного мира). Образы легенд не выходят из круга антропоморфных представлений, запечатленных художниками в известных образах ангелов, химер, «исчадий ада». Современному сознанию, воспитанному изощренной продуцией писателей-фантастов, они окажутся примитивными. Важно другое: утверждение, что в системе мироздания нет миров, совершенно лишенных проявлений «духовной сущности» («жизненной силы»), а если таковые и оказываются, это свидетельствует лишь о том, что жизненное начало исчерпало там все предоставленные ему возможности и покинуло этот мир, поднявшись на более высокую ступень Золотой Лестницы. Структура Золотой Лестницы в известной степени соответствует небесной иерархии христианства. Не вызывает сомнения зависимость нарисованной картины мироздания от гностических учений, точно так же как их зависимость от представлений древних обитателей Двуречья и Египта. К сожалению, современный исследователь этих — многократно переработанных — текстов не в силах определить, что прошло через века устной (и письменной) передачи, а что было заимствовано позднее (в том числе в новейшее время). Дуализм, который обнаруживается в этих текстах, несомненно имеет разные истоки. К древнейшему источнику восходят представления о двух Элоа (Верхи и Низа) — творцах нашей бесконечночти, о разделенности мужского и женского начала почти у всех обитателей Золотой Лестницы, о светлых и темных духах. Однако было бы ошибкой делать из этого вывод о дуализме тамлиеров. Сохраняя остатки древнего контекста где полчища разнообразных духов выступают как персонификации (стихийных, космических и прочих сил), легенды подчеркивают отсутствие зла — отсутствует его абсолютизация и противопоставление добру. Зло — лишь проявление «неразвитости» и «незнания». Даже «лярвы» (которые в христианской демонологии соответствуют «чертям», «слугам Сатаны») не лишены надежды на подъем в отдаленном будущем, на освобождение от грязи и злобы в результате долгой эволюции под руководством высоких духов. Единственный абсолютный закон Золотой Лестницы — любовь ко всему сущему. Путем любви и знания каждая духовная сущность эволюционирует, поднимаясь к Творцу и постигая Его. Высшим же проявлением любви становится самопожертвование для помощи низшим (так поступают Леги, которые ведут людей, и Эоны, несущие учение о совершенной любви). Любовь учит пониманию, милосердию, жертвенности. Эти качества готовят человека к служению остальным и к творчеству, которое рассматривается как борьба со злом, как соучастие в процессе преображения мира. Легенды о жизни духов, их борьбе со злом в различных его проявлениях (от грозного «ничто» до искаженного сознания обитателей других миров, погрязших во взаимной ненависти, жестокости, невежестве) в известной мере схожи с «космическими одиссеями» современных фантастов, значительно уступая им в сложности сюжета и формальной выдумке. Мне трудно хотя бы на мгновение поверить в реальность иных миров, описанных в легендах. Такими же предстают и обитающие там существа — не более чем символы или условные знаки. Особенно искусственны сообщения о том, что у обитателей высоких космосов отсутствуют эксплуатация, центральная власть, что там царство ничем не ограниченной свободы, взаимопомощи и благоденствия. Именно так анархисты рисовали счастливое общество «свободных производителей материальных благ». Не означат ли это, что легенды — продукт единоличного творчества А. А.Карелина? Я затрудняюсь ответить на этот вопрос. В карелинских пьесах-диалогах, статьях и брошюрах можно обнаружить много общего с легендами. Однако для окончательного вывода необходим стилистический анализ, затрудненный тем, что дошедшие до нас списки могли быть отредактированы другими людьми. К тому же вести записи на орденских занятиях было воспрещено. Легенды впервые были записаны, по-видимому, только А. А. Солоновичем после смерти Карелина. Есть в легендах и еще один пласт идей (возможно, более поздний, чем представления гностиков). Вот что говорит комментатор легенд о взаимоотношение души и тела. «Тело не облекает на земле душу, но неразрывно с ней сосуществует. Когда умирает тело, отлетает от него душа, а вместе с нею отлетает и то «тело», которое не ощущается обычными человеческими чувствами и называется поэтому «астральным». Оно возникает и крепнет вокруг души в процессе жизни. Как физическое тело растет в связи с физическим питанием, так при наличии духовного питания растет и развивается астральное тело. Оно получает возможность увидеть и познать многое, чего не видит и не знает человек, довольствуясь ощущениями физического тела и доверяя ему. То, что познает астральное тело, часто представляется процессом мышления. Дальнейшую жизнь этому астральному телу дает только дух, если он оказывается в наличии, дух, который только один может после смерти перешагнуть пропасть, разделяющую космосы и их сущности. Но здесь в действие вступает закон кармы». Как в физическом мире за причиной идет следствие, так и в мире душевном и духовном любой поступок человека влечет за собой определенные последствия. Но в мире физическом действие оставляет след на окружающих предметах, поступок же духовной сущности в первую очередь сказывается на ней самой. Поскольку любая индевидуальность обладает свободой выбора, ее ре, ее решение воздействует на ее структуру. От выбора зависит ее дальнейшая судьба: одними действиями личность способствует своему подъему «в верха», другими отягощает себя, укрепляет связи, которые тормозят развитие, а то и увлекают в низы. Это и есть «закон кармы» — в случае невозможности подъема возникает необходимость пройти новый цикл для совершения необходимой работы над своей духовной сущностью. «В примитивном человеческом восприятии, — пишет далее комментатор, — закон кармы отразился как идея посмертного суда, то есть возмездия более ужасного, чем ветхозаветное воздаяние «ока за око». На самом деле никакого возмездия нет, есть только задержка подъема, да и то лишь временная, потому что все подчинено единому закону восхождения от низшего к высшему. Зло, пусть даже невольно созданное, отягощает своего создателя. Только там, где духовные сущности настолько высоки, что подъем является естественным условием их жизни, которая сама направлена на содействие подъему более низших существ, там карма, как неизбежная закономерность движения в духовном мире, уступает иному действующему началу проступающему в виде Эона Любви.» Обратим внимание на попытку комментатора сформулировать на основе легенд представление о счастье у обитателей разных космосов. Каждому то, к чему он стремится, — так можно обобщить эти представления. Обитатели разных миров ищут максимально полного соответствия образа жизни и собственной сути. Вот почему духи стихийных сил видят счастье в обретении мощи и победе над стихиями, духи-«звезды знания» понимают счастье как накопление мудрости, как постижение мира и самих себя; для духов смерти счастье — в переходе из космоса в космос; духи пространства счастливы, преодолевая его. Сатанаилы, которые ощутитили эманации Эона Любви, видят счастье в стремлении к лучшему устройству жизни, а Араны — в освобождении от причинности, от нитей кармы. Но все они соглашаются, что полнота счастья — только в борьбе со злом, которое препятствует обитателям темных земель — людям — начать восхождение по ступеням Золотой Лестницы. Что мешает, а что способствует подъему? Кто имеет право войти в более высокий космос, а кто должен быть задержан? Обитатели различных космосов дают разные ответы на эти вопросы. Если нужно способствовать подъему низших существ, то не повредит ли обитателям высших космосов, если среди них появятся недостойные этой ступени Золотой Лестницы? Нет, отвечают легенды, это не страшно: для недостаточно подготовленных духов пребывание в таком мире окажется безумно тягостным, и они захотят вернуться назад; к тому же никто из людей и духов не имеет права судить, достоин или не достоин рвущийся в более высокий космос. Чтобы подъем в верха стал реальностью, а не только иллюзорным ощущением, необходимо на протяжении всей своей жизни в данном космосе так изменить свою духовную сущность, чтобы войти в новый космос подготовленным. Сделать это возможно лишь одним путем: в общении с другими обитателями своего космоса. Поэтому мораль в учении тамплиеров — не просто нормы поведения, установленные для удобства социальной жизни, а путь приуготовления духовной сущности человека к восприятию всеобщего жизненного начала, которое проявляет себя «в мирах и веках». Выполнение этих законов приводит к глубоким и вполне реальным изменениям душевной и духовной сущности живущих, но такие изменения проявляются в полной мере не в данной, а в последующей жизни, и в первую очередь при попытке проникнуть в более высокий мир. Проповедь Эонов, несущих Божественный Свет обитателям всех космосов, едина в своих основных положениях. Труд должен быть радостным, но не чрезмерным: чрезмерный труд такое же зло, как и праздность. Самое драгоценное благо — свобода, без котором нет жизни, только прозябание и ненависть. Познавать, любить и сострадать может лишь свободный человек, способный помогать всем, ни кого при этом не ущемляя. Только свободный имеет свободную волю, чувство достоинства и силу, не позволяющие терпеть угнетение слабых. Только он поднимается против любого зла, ибо нет худшего зла чем то, которое беспрепятственно совершается на глазах людей. Зло же происходит от незнания, которое открывает ложные пути и уводит в трясину гибели. Каждый должен препятствовать злу, помогать добру и спокойно смотреть вперед, ибо все страдания мира в конце концов будут поглощены радостью. Стоит выделить еще один момент, который позволяет понять и дух орденских легенд, и тот особо подчеркиваемый в них постулат свободы воли, свободы выбора и мысли, который главенствует в учении — полная свобода как от Церкви, так и от обязательной веры в то, о чем шла речь. Наличие в мире Бога, Демиурга, Первопричины только констатируется. «Познающему» сообщают от этом, и не требуют взамен никакой ответной реакции и вместе с тем дают понять, что все это неизмеримо выше самых высоких ступеней Золотой Лестницы, где уже не может идти речь о каком-то личностном (религиозном) контакте или о необходимости церковного ритуала (хотя молитва «Отче наш» занимает важное место в учении Ордена). «Можно верить или не верить в Верховное Существо, — писал комментатор, — в высшую жизненную силу как в Творца Сущего; можно стремиться к познанию этой высшей силы или считать такое стремление бессмысленным — все это никак не скажется на подъеме, не задержит духовного развития личности. Для подъема важно только осознатъ свое единство, нерасторжимое родство с другими сущностями, положив между собою и ими любовь к равным и сострадание к низшим.». Другими словами, на место слепой веры учение тамплиеров ставит этические принципы Нагорной проповеди. Милосердие и вера во всеисцеляющее чувство любви и добра способны в будущем преобразить даже лярв — этих, казалось бы, вечных врагов Божественного Света, «животных мира темных», которые проповедуют среди людей вседозволенность, эгоизм и конечность существования. «Не вечно тело, — учат лярвы, — и если оно развеется сухой пылью, исчезнет возможность получать наслаждение. Поэтому надо торопиться взять от жизни все, что можешь, — богатство, красоту, любовь, власть. Не останавливайся, если за это надо заплатить страданиями других людей — ведь сам ты будешь наслаждаться! Какое тебе дело до остальных?.. ». Эти идеи находят выражение и в проповеди того духа, который легенды именуют «Черным Христом»: «Блаженны много о себе думающие, ибо они достигнут власти. Блаженны не желающие видеть зла, ибо весело живут они. Блаженны свирепые, ибо они много получат. Блаженны не считающиеся с правдой, ибо они много захватят. Блаженны немилостивые, ибо отделаются они от своих врагов. Уничтожай врагов своих без жалости и сострадания. Заключайте в тюрьму проклинающих вас. Ничто не оскверняет человека — ни убийство, ни кража, ни прелюбодеяние, ни лжесвидетельство: все это можно обратить себе на пользу. Разумно взять от жизни все приятное и больше ни о чем не думать.» В проповеди легко увидеть столь же полную бездуховность знакомого нам «экономического материализма». Уподобление человека «общественному животному», беспредельная ярость при одном упоминании христианских заповедей (не говоря уже о вере в «иной» мир и не «классовые», а обыкновенные человеческие отношения), — весь кошмар воинствующего атеизма приводил к своей противоположности, обращая чувствующих и думающих людей к поискам вечных ценностей, которые поднимают личность над физиологией быта. В сущности, здесь не было ничего нового. Никому еще не удалось доказать, что действительное зло, приносящее боль и гибель как единицам, так и массам живых существ, может стать стимулом развития социальных институтов отдельной личности. Зло всегда тупиково — как насильственная смерть, как обрыв нити жизни, как искажение добра и его противоположность. И следователи ОГПУ совершенно справедливо видят в учении о лярвизме отражение своей системы, хотя в легендах все же говорится не об отождествлении людей с лярвами, а об исповедании ими лярвизма. Лярвы — «животные мира темных» — возникли при сотворении мира «во мгле», причем были подобны Легам, от которых отличаются только изначальным отсутствием искры Божественного Света. Они не столько «темные», сколько «грязные». Подлинные властелины Темного Царства — темные Леги, темные Арлегн и Князья Тьмы — возникли в изначальной тьме там, куда упали семена Логоса. Возникнув, они тотчас начали борьбу с мглой и тьмой, начали подъем в верха. Однако, обладая мощью, они не научились различать добро и зло, неся в себе неизжитые элементы первичного хаоса. Начало власти и подчинения пронизывает все Темное Царство, в орбиту которого попала и наша Земля. Это произошло потому, что Араны не пропускали Темных в верха, предлагая им сначала преобразиться в Светлых. А путь Темных духов проходит только через человека, через его подъем в верха, ибо Темные дали власть над людьми лярвам. Вот почему на Земле происходит борьба светлых и темных сил, в которой участвуют люди. Почему же Темные, которые тоже стремятся в верха, творят только зло? — спрашивают легенды и отвечают так: «Не видит Темный, куда и как он идет, потому что злое делать легче, чем доброе. Тот, кто неумен, кто слеп разумом, делает зло, даже когда хочет сделать добро, так как часто то, что кажется на первый взгляд добром, по совершении обращается в жестокое зло.» Для преображения мира нужна неустанная и долгая работа, которой на Земле должны содействоватъ рыцари Ордена Света, принимая те же обеты, что возлагали на себя их предшественники — тамплиеры прошлых веков. Однако та вязь образов, которую Карелин разворачивал перед узким кружком учеников, предполагала высокую культуру и длительную подготовку. Для более широкой проповеди орденского учения ее следовало перевести на более понятный язык, поставив и более конкретные задачи. Выполнить эту миссию должен был ближайший сподвижник Карелина, его преемник на посту рукововодителя анархо-мистиков — А.А.Солонович. 20 марта 1926 на втором этаже Первого Дома Советов (ныне гостиница «Националь) в комнате №219 умер «рыцарь Сантей» — А. А. Карелин. ВФАК была уже распущена, об анархизме можно было говорить только в стенах Кропоткинского музея, но в Чикаго выходила газета «Рассвет», в Детройте вот-вот должен был появиться первый номер журнала «Пробуждение», который был призван сыграть роль легальной трибуны анархо-мистиков, а среди российской интеллигенции уже третий год действовали орденские кружки — не только в Москве, но и далеко за ее пределами. Гроб с телом Карелина проследовал от Манежа к Кропоткинскому музею, где совершилась гражданская панихида, а оттуда, на следующий день, на плечах анархистов — на кладбище Новодевичьего монастыря. Похороны Карелина стали последним общественным актом анархистов, который был разрешен советской властью. Конечно, они не могли соперничать с той грандиозной манифестацией, в которую превратились похороны П. А. Кропоткина, — не то было время, да и большинство анархистов находились в заключении и в ссылке. И все же (если судить по сохранившимся фотографиям) возле Кропоткинского музея и на кладбище собралось около полутора тысяч людей. Карелин был исключительно популярен, он привлекал людей безграничной терпимостью, пониманием, умением выслушать человека. Его одинаково чтили анархисты, эсеры, меньшевики и старые большевики, хотя, как мне кажется, многие из них догадывались о его «розенкрейцерстве». Теперь уже покойный С. В. Шервинский в разговоре со мной упомянул как-то, что видел «похороны одного старого розенкрейцера, связанного с Кропоткинским музеем». Время (середина 20-х годов) и место (Кропоткинский музей) позволяют предположить, что речь шла о Карелине. Певцы и музыканты из орденских кружков исполняли траурный марш Шопена и какое-то произведение на итальянском или немецком языке, что вызвало недоумение у агентов ОГПУ, которые присутствовали на похоронах. Во всяком случае, почти каждого арестованного в 1930 анархо-мистика спрашивали о том, кто там был, кто приглашал артистов и почему исполняли «не наш гимн». Все понимали, что со смертью Карелина и в Кропоткинском Комитете, и в музее начнутся дрязги, которые этот человек сдерживал своим авторитетом. Левое анархистское крыло, требовавшее борьбы против советской власти, ждало удобного момента, чтобы захватить такую «легальную трибуну». Однако и Комитет, и музей представляли собой общественные организации, в которых анархисты отнюдь не должны были составлять большинства. Кроме того, Карелин с самого начала ввел в состав Кропоткинского Комитета своих друзей и единомышленников — А. В. Андреева, Н. К. Богомолова, Г. И. Аносова, И. Н. Иловайскую-Уйттенховен, Н. И. Проферансова, Д. А. Бема, В. Н. Фигнер. Многие из них вошли и в образованный теперь Комитет по увековечению памяти А. А. Карелина, где главную роль играл А. А. Солонович. В последние годы он был ближайшим помощником «рыцаря Сантея», а теперь стал его духовным наследником. Фигура Алексея Александровича Солоновича (1887—1937) еще во многом загадочна. Это касается и его биографии, и творческого наследия, которое было почти полностью уничтожено в результате арестов анархо-мистиков органами ОГПУ, обысков и конфискаций. (Личность Солоновича нашла отражение только в крайне едком, хотя и талантливом памфлете Юрия Аникста (Юр. А-т) — «Трубадур мистического анархизма». Памфлет сыграл роль политического доноса и во многом определил судьбу как анархо-мистиков, так и самого Солоновича.) Чтобы как-то восполнить этот пробел, я воспроизвожу мозаику фактов, которые мне удалось собрать из скупых показаний следственного дела, открытой печати тех лет и некоторых других документов. Биографические сведения о Солоновиче скудны. Для ОГПУ было достаточно, что он «сын полковника, дворянин», родившийся в местечке Казимерж Люблинской губернии. Возможно, кто-то из его родителей происходил из города Карачева Орловской губернии, потому что именно там (как сообщал уездный исправник) в 1905 Солонович «был замечен в противоправительственной агитации». В 1907 за какую-то революционную деятельность он даже «подлежал аресту», который не состоялся «за выездом из Москвы» Солоновича. Обыск на его московской квартире «ничего предосудительного не обнаружил». В феврале 1911 в связи со студенческими беспорядками в Московском университете Солоновича исключили из числа студентов, ему было запрещено проживание в Москве. Восстановить свои права Солонович смог лишь спустя год по ходатайству жены, Агнии Анисимовны Солонович. По-видимому, в 1914 Солонович закончил физико-математический факультет. Тогда же против него возникло новое судебное дело — в связи с выходом его книги «Скитания духа». Это было произведение мистико-символического содержания, с эротическим оттенком, написанное под явным влиянием «Симфоний» А. Белого. Несмотря на попытки духовной цензуры обвинить автора в оскорблении религии и нравственности, суд вынес начинающему литератору оправдательный приговор, отказавшись конфисковать книги. Судя по всему, дальнейшая жизнь Солоновича в Москве была относительно спокойной. К 1914 его первенцу, Сергею (арестованному вместе с отцом в ночь с 11 на 12 сентября 1930), исполнилось семь лет; впоследствии родился еще один сын — Алексей и дочь Татьяна. Солонович преподавал математику и механику в гимназиях Москвы, публикуя свои стихи (преимущественно верлибр) в различных изданиях. Если верить Ю. Аниксту, который ссылался на Агнию Анисимовну Солонович, «оккультизмом они интересовались еще до революции 1905». Интерес Солоновича к мистике и одновременно к революционной деятельности (возможно, созвучный «мистическому анархизму», провозглашенному Г. Чулковым в области творчества) проявился и в событиях 1917. Не скрывая ненависти к Солоновичу, Ю. Аникст описывает это саркастически, но явно со знанием характера и взглядов Солоновича: «Революция. Солоновича его приятель тащит на революционную улицу, а Солонович. читает Масперо и отмахивается: до Р. X. были революции, и после этой будут, а что в них толку? Но неугомонный приятель не отстает, вытаскивает Солоновича на улицу, и, конечно, Солонович превращается в левейшего революционного деятеля и печатает «Квадригу мировой революции» (первое свое анархо-мистическое исповедание)». Позицию Солоновича после октябрьских событий отражает протокол его допроса от 14.9.30: «После Октябрьской революции моя установка по отношению к советской власти была: принципиально не признал советской власти, как и всякой другой, но фактически считал невозможным и нецелесообразным вести против нее борьбу, так как такая борьба могла бы дать только победу буржуазии, ибо такова была общая ситуация и, в частности, положение самого анархического движения. Однако считал возможным и необходимым вести пропаганду анархических идей в легальных и лойяльных формах. До 1919 г. я входил в Московский Союз Анархистов, а затем во Всероссийскую Федерацию анархистов-коммунистов и анархистов. Состоял членом секретариата (кто входил в секретариат, кроме меня, я принципиально отказываюсь говорить). После смерти Кропоткина организовался Кропоткинский Комитет, в который я вошел (других членов принципиально отказываюсь называть). Моя работа в Комитете заключалась в музейной деятельности — собирание средств при помощи подписных листов, пожертвований, выступлений публичных и пр.; в архивной — собирании биографических материалов, писании очерков, библиотечной работе; в организационной — организации анархической секции Комитета, научной секции, социально-экономической и литературной, причем сам я состоял в анархической и научной секциях. Наконец, была пропагандистская работа, которая заключалась в написании статей и в лекциях по различным вопросам, связанным с личностью, мировоззрением и отдельными идеями Кропоткина. Мои лекции, читаемые в музее Кропоткина, дома или по приглашению на какой-либо квартире, стенографировались анархическим кружком и потом давались мною читать желающим. Их задачей было показать, как от любого мировоззрения можно прийти к анархизму. Особенное значение здесь имели религиозно-мистические установки, так как они свойственны многим людям, и гораздо целесообразнее не суживать анархизм до одного частного типа мировоззрения, но расширить его, показать его совместимость с любым.» Одновременно Солонович преподавал в вузах. До конца 20-х годов основной ареной его педагогической деятельности было МВТУ имени Баумана — здесь студенты и преподаватели были особенно «заражены» идеями анархизма, — а потому и больше страдали от арестов и репрессий. По свидетельству немногих, кто знал Солоновича и остался в живых, он был блестящим лектором, увлекавшим любую аудиторию полетом мысли, эрудицией, образностью изложения. В то же время многие указывали на «бессистемность» излагаемого, на внешний эффект и ложную глубину. О противоречивости суждений и известной предвзятости Солоновича говорили и арестованные, однако можно ли этому безоговорочно верить? Человек увлекающийся, Солонович обладал огромной энергией, которая уходила не на книги и статьи, а на общение с «публикой», на «массовые» мероприятия, над чем издевался Ю. Аникст: «Преподаватель Московского Высшего Технического Училища по курсу математических упражнений; наследник покойного А. А. Карелина по «анархическим» и оккультно-политическим делам и организациям, Алексей Александрович Солонович несомненно талантливая и незаурядная личность. Внешнее безобразие придает энергии его внушения особую силу, особенно действующую на восторженных натур и женщин. Громадная активность, пропагандистская и организационная, искупает его организационную бездарность, окружая его постоянно видимостью организационного кипения, вереницей эфемерных организаций. Бесконечные ордена и братства: Света, Духа, Креста и Полумесяца, Сфинкса, Взаимопомощи и т. п., целая иерархия оккультных, политических, «культурных» организаций, посвященных Иалдабаофу и его альтер эго — архангелу Михаилу, феерией болотных огней вспыхивают на темных и извилистых тропинках его жизни. Талант Солоновича своеобразен. Он пишет стихи. Но они никуда не годны по форме и их нельзя понимать: это какой-то набор звонких слов и образов. Он читает лекции и доклады, ошеломляет ими публику до одурения: столь они блестят эффектами остроумия, сравнений, неожиданных «новых» (хотя и вычитанных) взглядов и оборотов. Но как я ни пытался самое позднее на другой день после их произнесения узнать от его слушателей, о чем же говорил в лекции Солонович, ни разу ни один, несмотря на все потуги, не мог ничего, кроме внешних эффектов, припомнить. Он написал труд «О Христе и христианстве». «Волхвы и их предтечи», «Бакунин-Иальдобаоф» и т. п.— бесконечный ряд трудов, кроме оккультных «Голубых сказок», пьес (подражая Карелину), метидаций и т. п. О «Бакунине-Иальдобаофе» он ухитрился в два написать шесть громадных томов.» Памфлет Ю. Аникста опирался на факты, но автор передергивал, подтасовывал и искажал их в нужную ему сторону. Солонович написал не шесть томов, а только три, но напечатаны они были в шести экземплярах для узкого круга единомышленников, что было отражено и в обвинительном заключении. Исследование Солоновича — «Бакунин и культ Иалдобаофа» — стало одним из основных пунктов обвинения автора в «антисоветской пропаганде и контрреволюции». Что в действительности представляла собой эта работа — сказать сейчас затруднительно, поскольку органами были изъяты и уничтожены все отпечатанные на машинке экземпляры рукописи. Арестованные оценивали ее по-разному, (обычно как «черновой материал»), и их уклончивые ответы ни о чем не говорят. Осталось лишь несколько цитат, приведенных в обвинительном заключении Кирре и предопределивших окончательный приговор как автору, так и его единомышленникам. Эти цитаты настолько интересны и ярки, что заслуживают полного воспроизведения. Хочется верить, что по ним удастся в будущем обнаружить сохранившийся экземпляр (или черновые наброски) этой работы. «Благодаря союзу рабочих и крестьян с интеллигенцией русская революция победила в Октябре. А затем большевики вогнали клин государства между рабочими и крестьянами, разъединили город и деревню, благодаря мероприятиям эпохи военного коммунизма, и затем в 1920—1921х подавили революцию, шедшую глубже. Последние всплески революции раскатились громами Кронштадтского восстания, махновщины, крестьянских восстаний и так называемых «голодных бунтов». То, что Носке проделал в 1918 в Германии, большевики проделали в еще большем масштабе в России. Удушив революцию, погубив революционные элементы крестьянства, они тем самым подготовили себе прочную и бесславную гибель в объятьях буржуазно-мещанского элемента и того же крестьянства, а растоптав все элементы общественной самодеятельности, они отрезали себя и от пролетариата как массы, как революционного класса в городах. Они, таким образом, выделили и обособили сами себя в новый, неслыханно беспощадный и глубоко реакционный отряд иностранных завоевателей» (т. II. С. 362). Неожиданность постановки вопроса («подавление революции») объясняется не только разницей понятий, которые мы вкладываем теперь — и какие вкладывали тогда — в одни и те же термины, но и определенным мироощущением людей 20-х годов, для которых революция означала не «переворот» только, но изменение жизни общества, которое должно было вести к духовному и социальному преображению человека и человечества, к раскрытию его сил и способностей одинаково в плане духовном, творческом или хозяйственном. Именно эта главнейшая цель анархо-мистиков рождала представление, что «человек есть «гроб Господень», который надо освободить новыми крестовыми походами, и для этого должно возникнуть новое рыцарство, новые рыцарские ордена — новая интеллигенция; если хотите, которая положит в основу свою непреоборимую волю к действительной свободе, равенству и братству всех в человечестве» (т. III. С. 10). Оценивая современную ему (это было написано в 1927) ситуацию, Солонович пророчески отмечал, что «империализм московских большевиков пока занят внутренней войной и безнадежным старанием покорить страну. Однако занятость внутренняя может искать себе сил и во внешних завоеваниях. Но не нужно забывать немецко-еврейского происхождения большевизма, остающегося и обреченного всегда оставаться чуждым совокупности народов СССР» (т. III. С. 358). Большевики, по его мнению, были людьми, одержимыми «демонами власти», поскольку «принцип власти привит человечеству как болезнь, подобная сифилису. От властолюбия надо лечиться, а с его безумством беспощадно бороться, ибо по следам Иалдобаофа ползут лярвы и бесовская грязь пакостит души людей и их жизни. Среди наиболее мощных фанатиков власти, для которых цель оправдывает средства, мы найдем Ивана IV, Филиппа II, Лойолу, Торквемаду, Ленина, Маркса и пр.» (т. II. С. 22). Эти цитаты, к которым постоянно возвращался на допросах Кирре, поставили Солоновича в крайне трудное положение. Было ясно, что никакие «объяснения» не будут приниматься во внимание. Похоже, что статью Ю. Аникста он не читал, поэтому на вопросы об Ордене отвечал, что о сущестовании таковых в наше время не знает. «Возможно, что кто-то, кому, очевидно, это было для чего-то нужно, — показывал Солонович на допросе 26.12.30, — распускал про меня совершенно нелепые слухи о моих необыкновенных оккультных способностях, о моей принадлежности ко всевозможным фантастическим орденам и организациям — особенно, как мне говорили, «сатанинским», причем передавали даже так, что в Москве, де, существуют две масонских сатанинских ложи — в Кремле и в Кропоткинском музее. Продумывая теперь — откуда и как могли возникнуть такие слухи, думаю, что они черпались из кругов различных оккультистов гешефтмахерского и т. п. типов, так как я, интересуясь всем, интересовался и этими областями, но нашел там такую массу шарлатанов и глупости, что достаточно порвал с этой публикой, — отсюда, из этих кругов могли пойти первоначальные толки.» О том, как рвались некоторые люди к овладению «тайными силами» для практических и корыстных целей, свидетельствует разочарование Ладыженского, который ничего этого не нашел у московских анархо-мистиков и потому с особым злорадством раскрывал их «самозванство» перед следователями. Что же касается показания Солоновича, стоит отметить упоминание Кремля как места нахождения «сатанинской ложи». Это можно рассматривать как намек Солоновича на «сатанизм» власти коммунистов, однако мне представляется, что за этими словами — намек на реальные обстоятельства. В пока еще не опубликованных воспоминаниях С. А. Волкова о последнихх Московской Духовной Академии и о П. А. Флоренском есть любопытный эпизод. Мемуарист объясняет его дружбой между Флоренским и Л. Д. Троцким, которая сохранялась на протяжении 20-х годов. Примерно в середине этого периода — в годы расцвета орденских кружков — Троцкий затребовал из бывшей библиотеки академии (еще находившейся в Троице-Сергиевой лавре) трактат немецкого автора XVI или XVII века об ангелах и их иерархии. О том, что эта книга есть в библиотеке, мог знать только Флоренский; до этого ее никто никогда не спрашивал. Книга была отправлена Троцкому, и через некоторое время он возвратил ее уже переплетенной. Зачем она ему понадобилась? Если вспомнить ходившие в те годы рассказы о напряженном интересе органов ОГПУ к мистике и оккультным наукам (этими вопросами интересовался и Л. П. Берия, консультировавшийся с И. В. Авдиевым и А. С. Сидоровым), то нельзя исключить (как, скажем, в практике «опричнины»), что имели место опыты практического сатанизма, тем более что человеческих жертвоприношений могло быть сколько угодно. Но вернемся к Солоновичу, роль которого в духовной оппозиции правящей идеологии оказывается гораздо более значительной, чем даже роль Карелина. Сказались не только талант трибуна и оратора, но и работа в высших учебных заведениях, умение привлечь внимание молодежи. Солонович не ограничивался разовыми публичными выступлениями, но охотнее соглашался читать разработанные им циклы лекций по философии, обществоведению и диалектике у кого-либо на квартире, или же приглашал молодежь, которая посещала Кропоткинский музей и библиографический кружок анархистской секции, к себе домой. Об этих занятиях Солоновича показывали Ф. Ф. Гиршфельд, частично — Г. Д. Ильин, А. С. Поль и В. И. Сно, а еще раньше — арестованные в июне 1930 Е. Г. Самарская, О. С. Пахомова и Г. А. Любицкий. В этом плане представляет интерес выдержка из памфлета Ю. Аникста, который рисует впечатляющую картину просветительской работы анархо-мистиков. «Если им (анархо-мистикам. — А. Н.) кажется, что вы податливый человек, вам начинают предлагать переходную литературу: оккультные романы, йогов, каббалистов, теософов и антропософов, Карпентера, Эмерсона, церковных мистиков, Бердяева, Булгакова, литературу по сектантству, индусскую, персидскую и т. п. мистическую литературу, соответственно тому, что окажется подходящее. Вам читают лекции, направленные против материализма, или даже в первое время против наименее удобных форм материализма. Затем вводят в кружок взаимопомощи, изучения евангелия, изучения философии и т. п. Затем начинают незаметно прививать свой псевдо-пневматизм, антисемитизм, ненависть к науке и технике и к индустриальной культуре. Прививают любовь к средневековью, к магизму и т.д. .» В циклах лекций, посвященных истории философии и процессу познания, Солонович показывал ограниченность «экономического материализма», не желающего видеть многообразия жизни и противоречий внутри создаваемой им системы. «Марксизм построил человек из материальных потребностей, — говорил он, — как из атомов, и человечество в его глазах стало походить на громадную машину — потребляющую и выделяющую. Вместо того, чтобы настаивать на необходимости материальных потребностей во имя и ради удовлетворения потребностей высших, марксизм, в сущности, аннулировал все потребности, кроме материальных, объявил их или просто ерундой, как, например, этику, или же превратил их в «надстройку». Таким образом, он проповедует не возвышение человеческого общежития, но его принижение, не очеловечение, но оскотинивание. Марксисты обожествляют рабочего как он есть и хотят превратить его в идеальный образ человека, хотят заставить идти жизнь так, как это обычно только у рабочего. Для анархиста же современный рабочий — только искалеченный, несчастный получеловек, и анархист борется за то, чтобы и рабочий стал человеком. Марксист мечтает всех превратить в рабочих, анархист мечтает рабочих превратить в людей». Отсюда Солонович делал логический вывод, что задача экономического, государственного, культурного строительства — не опускаться до уровня «масс», но поднять каждого индивидуума до личности, до осознания им своей индивидуальности, силы, мудрости, воли. Только тогда «общественное» может раскрыться в своем единственно верном аспекте — аспекте любви. «Учение Христа о соборности и есть учение об истинной общественности, и основой ее является любовь. Только любовью человек поднимается до жертвы, и учение Христа учит Любви и Свободе, как единственно возможным устоям настоящей общественности.». Подойдя к вопросу об осознании личностью себя и мира, Солонович раскрывал свою излюбленную тему — о трех типах людей: гиликах (иначе — физиках), психиках и пневматиках. Физик — человек инстинкта; все его внимание сконцентрировано на мире вещей и на собственном теле. Он живет так, как жили его предки, как живут вокруг тысячи людей. «Главное в жизни для физика — его комфорт, удобства, в число которых входит и его семья, и инстинктивная любовь к детям. Но реально для него только то, что он сам испытывал или испытывает. Голод другого человека для него не существует, поскольку он знает только один голод, и этот голод — «его голод», потому что настоящий, подлинный, а не «голод вообще» может испытывать только он сам. Точно так же физическая боль «подлинная» лишь когда это «его» боль. Для него не существует интересов дальше родного города или деревни. Если сам он живет в Москве, а начальство в Петербурге, то из приличия он признает существование Петербурга, но на самом деле он признает не Петербург, а только начальство, которое там живет». Психик живет своим сознанием и эмоциями, которые для него более реальны, чем физические ощущения. Явления предстают перед ним не сами по себе, а только в результате их взаимосвязей, которые становятся идеями, более реальными, нежели факты, которые могут быть по-разному истолкованы. Поэтому и люди для психика гораздо более реальны, чем для физика; психик воспринимает их не только в их единичности, но и в объединяющей идее «всечеловечности», «соборности», которая заставляет предполагать свое с ними родство, что рождает чувство любви и сострадания. Все это ставит перед психиком вопросы о причинах и целях, а, стало быть, и о процессах, которые проявляются в причинно-следственных связях всего сущего. Но есть еще пневматики (люди духа). Они провидят и ощущают силы всемирные, которые вне и выше Земли, которые лишь проявляют себя в земной данности. Подобно психикам, они не могут найти на протяжении земной жизни смысл страданий и возможность их оправдания, которое они переносят за пределы видимой жизни, полагая, что она — лишь одно из проявлений общемирового процесса. В нем разрешаются все вопросы, ставящие нас здесь в тупик. Это и есть истоки эзотерических учений, которые проникают в общество через психиков и постепенно усваиваются физиками как «элементы быта». Когда гибнет культура, первыми замолкают пневматики. Затем, теряя духовное питание, психики опускаются до уровня физиков, в руках которых постепенно концентрируется власть, когда во главу угла ставятся вопросы не духа, не этики, а физиологии — голод и пол, и над всем этим водружается знамя «экономического материализма». Солонович утверждал, что в конце 1920-х годов именно это происходило в России. «Большевики являются не более не менее как акционерным обществом жрецов капитала, облеченного в порфиру государственной власти и, как все конкистадоры, увешаны оружием, хвастовством и неизбывным лганьем перед массами. Наша эпоха есть эпоха апофеоза Государства, Капитала и Эксплуатации, когда Москва царей через императорский Петербург, «Третий Рим», подготовила Москву III Интернационала, которая, как паук, раскинула сети над рабочими и крестьянством, чтобы сосать их для себя во имя Маркса. Вот почему вокруг нас отмирает жизнь и глохнут даже те жалкие ростки культуры, которые все же пробивались сквозь ужас частнокапиталистической эксплуатации. Ненависть — плохой советчик: она слепа, она не способна к созиданию и приводит только ко всеобщему озверению людей.». Когда читаешь эти строки более полувека спустя, поражает, насколько беспощадно и точно анализировал Солонович процессы своего времени и предсказывал направление их развития. В этом плане интересна его постановка вопроса о будущем вообще: каждый, кто смог подняться над обыденностью, обязан подавать людям пример, ведя борьбу против зла во всех его видах. «Нужно указывать массам пути к светлому настоящему, а вовсе не к светлому будущему, — утверждал Солонович, — ибо если настоящее светло, то будущее также будет светло. Но если говорится о светлом «будущем», то будьте осторожны: не хочет ли проповедник светлого будущего просто закрыть этим будущим позор настоящего. Настоящие поколения людей нисколько не хуже будущих, чтобы их приносить в жертву тем, будущим. У настоящих есть одно крупное преимущество — они уже существуют, чего нельзя сказать с уверенностью о последующих поколениях. Глупо и преступно менять счастье реальных людей на весьма проблематическое счастье людей нереальных. В самом деле, почему отцы не имеют права на счастье? Почему они должны быть навозом для взращивания счастья детей и внуков? Да и захотят ли дети того счастья, которое будет построено на костях их отцов?» Сейчас, по прошествии полувека, «дети» дали однозначный ответ — тот самый, который предсказывал Солонович. Возвращаясь в своих лекциях к этой мысли, Солонович утверждал, что «менять счастье реальных людей на счастье будущих, приносить в жертву принципам живых людей есть величайшее лицемерие и безумие, а вместе с тем и излюбленное орудие власти». Никакая культура не жила для другой. Жить ради будущего нелепо, ибо это означает никогда не жить. Солонович не случайно начал этот цикл лекций с диалектики Гегеля, с его концепции проявления и становления Мирового Духа, чьи мысли, обретая бытие, превращали начальный монолог в диалог, который в конечном счете становился синтезом. Рассматривая человека как явление мирового порядка, как феномен, являющийся синтезом трех планов бытия — физического, психического и духовного, — Солонович видел в нем развертывание идеи самопознания мира, в основе которой заложено стремление оброненной божественной искры вернуться к своему первоисточнику, преобразуя себя и окружающий мир. Ошибка Гегеля, по его мнению, заключалась в том, что философ «счел человеческий разум осколком разума вселенского, тогда как он только тень этого разума.». Человек равным образом принадлежит миру низших сил, миру физическому, который превалирует на Земле, и миру высшему, духовному, к которому он только пытается идти. Отсюда — два потока идей, которые делают человека ареной своей борьбы. Первый, способствуя подъему, пробуждению души и духа, идет из высших миров через пневматиков — посредников между человечеством и миром духов. Второй путь обусловлен мудрствованием людей, озабоченных заботами тела, отягченных ненавистью, страхом и эгоизмом. На этом пути люди создают божков, которые начинают вести между собой войну, втягивая в нее людей, требуя от них полного подчинения, отказа от своей индивидуальности и свободы, наполняя их души ненавистью к близким, завистью и низменными желаниями. «Так, стоя перед толпой, агитатор вызывает низшие страсти, заклинает лярв, притаившихся в глубинах мглы, чтобы они «одержали» людскую толпу, тогда как проповедник любви и свободы призывает светлых духов помочь укрепиться людям в их пробудившемся стремлении в верха.». Изучая различные силы, действующие в истории общества, Солонович не мог, конечно, обойти вопрос о Церкви — достаточно острый для России 20-х годов. Большевики не просто разрушили российскую Православную Церковь, но и занялись физическим уничтожением людей, так или иначе с ней связанных. Сейчас, когда спала первая волна запоздалого сочувствия, все чаще задаются вопросом: как такое могло произойти? Как могла это допустить сама Церковь, занимавшая, по словам ее апологетов, «стержневое» место в сознании русского народа? Да и общество в целом довольно равнодушно смотрело на гибель национальных святынь. Именно в то трагическое время была заметна явная враждебность широких масс к Церкви; шли поиски новых духовных ценностей. Те же тамплиеры — лишь одно из многих направлений религиозно-мистической жизни общества тех лет (вспомним популярность теософских и антропософских организаций, толстовцев и т. п.). Пожалуй, это можно назвать поисками новой религии, основанной на постулатах христианства, однако отрицающей его прежнюю организационную структуру. Не претендуя на исчерпывающее решение этой сложной проблемы, можно сказать, что к началу 20 века организация Русской Православной Церкви себя в достаточной степени дискредитировала: подчиненностью бюрократической машине государства, догматизмом, а порой и малой культурой. В отличие от католичества и протестантизма Православная Церковь оппонировала обществу и науке и в организационном плане действительно была феодальным пережитком. Для Солоновича церковная иерархия всегда представала «властнической структурой», построенной на подчинении и принуждении. Он резко выступал против той Церкви, которая подменяла учение Христа о любви и терпимости — нетерпимостью к инакомыслящим, то есть несвободой духа. Солонович обращается к проблеме, обсуждавшейся еще на вселенских соборах: возможно ли наличие благодати у человека недостойного только на том основании, что он утвержден вышестоящей церковной инстанцией, когда «избранничество» подменяется «назначением». Возвращение к принципам раннего христианства, к учению гностиков, переосмысленному в свете новых научных открытий, дает человеку ищущему опору для противостояния развращающему ниги лизму и вместе с тем открывает духовные горизонты для выбора собственного пути. Формы новой религии могут, быть различны; важно, чтобы в ее основе лежало истинное учение о свете и любви. Она не должна быть массовой: массовым стало учение христианской Церкви, вобравшей в себя не только людей подготовленных, но и тех, которые до сих пор живут по законам тьмы и повинуются лярвам. Массовость рассчитана на низшие уровни сознания, она низводит человека к примитиву. Потому и нужны тайные союзы, ордена (как во времена первых христиан), где собирались бы люди одинаково мыслящие, одинаково готовые на подвиг жизни. «Темные силы имеют свои тайные братства, образуя то, что может быть названо общим именем сатанизма, — учил Солонович,— не нужно только думать, что сатанизм выявляется в тех грязных и поистине мелких делишках полового разврата, о которых говорят многие. Это пустяки. Сатанизм грозен и могуч, его задачи обширны и глубоки, гораздо глубже, чем могут себе вообразить ученые богословы. Сатанизм проявляет свои силы там, где вопрос идет о судьбе целых народов — когда проповедуется та или другая форма темной мистики, мистики власти, религии, атеистического материализма, когда действия государства производятся его палачами, шпионами, «чрезвычайками», подавляя всяческую мысль человеческую; он проявляется в коллективных психозах, в борьбе за власть, называемой «демократией», в борьбе всевозможных церквей, в нетерпимости, фанатизме, связанном с ними тупоумии. Словом, сатанизм везде, где нет любви, мудрости, свободы, терпимости, правды, добра.». Земля становится ареной борьбы светлых и темных сил за человека; однако не следует полагать, что сам человек — всего лишь их игрушка. От осознания им своей роли «в мирах и веках» (а не только в промежуток между рождением и смертью) зависит исход этой битвы, который может ускорить восхождение человечества, а может и замедлить, хотя победа света предрешена. А позиция человека в тот отрезок времени, который он именует своей «жизнью», определяет его вклад во вселенское дело и его судьбу в следующем воплощении. Человек, таким образом, — не только «ставка» в этой борьбе, но и главное действующее ее лицо, гораздо более сильное, чем влекущие его силы. Солонович утверждал (на основании орденских легенд, а может быть, Каббалы или гностических трактатов), что борющиеся за человека силы могут действовать на Земле только в формах нашего мира, а потому они ограничены, может быть, более, чем сам человек, который изначально сроден этому миру. Поэтому «Архангел может оказаться гораздо слабее среднего человека». Сила спустившегося на Землю духа — в другом: став посредником между человеком и высшим миром, он может раскрыть ему сознание, помраченное в земных условиях или не получившее импульс для своего пробуждения и развития. Заканчивая этот курс (как мне представляется, он предшествовал приглашению слушателей в Орден), Солонович подводил итоги учения. «Человечество есть арена столкновения самых разнообразных влияний, и мистерия его истории, развертываясь на протяжении тысячелетий, подобно ручью вливается в океан Вселенского Человечества. Каждый отдельный человек значит мистически столько же, сколько и любая совокупность людей, ибо индивидуальности несравнимы и каждый может развить ту деятельность, которая приведет его к преображению. Мистика психическая в ее лучшем аспекте приводит к служению людям, а мистика пневматическая — к служению человечеству. В этом заключается единственный и подлинный смысл того, что мы называем альтруизмом, ибо альтруизм есть явление психической сферы, противоположной эгоизму. Отсюда вытекает смысл служения человечеству: слова Христа о том, что надо посещать заключенных, кормить голодных, поить жаждущих, одевать раздетых, помогать больным и так далее, можно понимать в прямом смысле, и этот смысл обязателен для всех. Но, кроме того, нужно понимать эти слова в их более глубоком смысле: как сделать все, что можно сделать, для того, чтобы на земле не было голодных, жаждущих, заключенных в тюрьмах, разутых и раздетых. Добиваясь этой последней цели, мы служим уже всему человечеству. И в этом отношении каждый должен знать, сколь глубоко правильны слова Ибсена, влагаемые им в уста Брандта: «Простится тебе все, чего ты не смог, но не простится то, чего не захотел!» Высокие идеи и образы орденских легенд, которые излагал слушателям Карелин, Солонович использовал для окончательного оформления того учения, которое получило название «анархо-мистицизма». В нем идеи абсолютной духовной свободы человека, эволюции духа и практическое применение христианских заповедей получили свое развитие применительно к «текущему моменту» в России. Легенды были записаны, как я слышал, в середине 20-х годов, после смерти Карелина (ибо кроме него никто не мог запомнить их во всем объеме), и не выходили из круга старших рыцарей. Сочинения же Солоновича и стенограммы его лекционных курсов получили широкое распространение. Это были «зерна Логоса», брошенные в хаос и тьму, вскоре ставшую для миллионов людей еще и тьмой смертной. История возникновения Ордена Света теряется в дымке догадок и предположений; история же его разгрома относительно хорошо документирована, поскольку связана с историей мемориального музея П. А. Кропоткина в Москве. Официальной датой открытия музея считают 8 декабря 1923, когда для посетителей впервые открылись двери особняка в Кропоткинском (ранее — Штатном) переулке. Однако начало музею было положено через неделю после смерти П.А.Кропоткина, 15 февраля 1921, когда Моссовет принял решение о передаче под мемориальный музей особняка, в котором 27 ноября 1842 родился «апостол анархизма». Оно и положило начало всей последующей борьбе анархистов вокруг музея, потому что не указывало, кому именно передается здании. Четыре спустя анархист А. М. Атабекян пытался убедить общественность, что Моссовет передавал особняк под музей анархистам — и только им, забывая, что власти в то время были озабочены борьбой именно с анархистами. Ими были полны московские тюрьмы. Кронштадское восстание, которое проходило под анархистскими лозунгами, было подавлено с особой жестокостью. И когда Комиссия по организации похорон П. А. Кропоткина, состоявшая из анархистов, которые были в то время на свободе, через два дня после решения Моссовета преобразовала себя в Комитет по увековечению памяти Кропоткина, введя в свой состав его вдову, С. Г. Кропоткину, и родственника Кропоткина, географа Н. К. Лебедева, двое последних решительно отказались в нем участвовать. Они образовали новый, не анархистский, а общественный комитет. Основания для такой постановки вопроса были. П. А. Кропоткин был не только и не столько революционером, сколько общественным деятелем и мыслителем. В науке ценили не «анархиста Кропоткина», а его труды по географии и геологии; за рубежом видели в нем социального мыслителя и реформатора мирового уровня. Вот почему параллельно с московской инициативной группой по увековечению памяти Кропоткина в Петрограде на собрании крупнейших представителей русской науки (среди них были президент Академии наук А, П. Карпинский, Д. И. Мушкетов, председатель Русского Технического Общества П. А. Пальчинский, Д. С. Зернов, известный шлиссельбуржец М. В. Новорусский) был создан свой, петроградский комитет. 20 июня 1921 на совместном заседании представителей московского и петроградского комитетов была образована новая инициативная группа, в которую вошли С. Г. Кропоткина, В. Н. Фигнер, П. А. Пальчинский, Н. К. Лебедев, Н. К. Муравьев, А. А. Карелин и А. М. Атабекян. Первое организационное собрание комитета состоялось 18 сентября 1921, а 6 ноября 1921 было избрано исполнительное бюро комитета в следующем составе: С. Г Кропоткина (почетный председатель), В. Н. Фигнер (председатель), Н. К. Лебедев (секретарь) и в качестве членов — П. А. Пальчинский, А. А. Карелин и Н. К. Муравьев. В Положении о «Всероссийском общественном комитете по увековечению памяти П. А. Кропоткина» были указаны его задачи (создание музея, проведение лекционной и научной работы по изучению наследия Кропоткина, издание его трудов) и организационная структура. Было предусмотрено создание четырех секций — анархической, естественно-научной и географической, общественно-экономической, литературно-художественной. На протяжении почти всех 20-х годов работа велась преимущественно в двух секциях — научной и анархической (последнюю поначалу возглавил А. М. Атабекян). Комитет приступил к организации музея, на что ушло два следующих. Из дома были переселены жильцы, сделан ремонт. С. Г. Кропоткина перевезла из Англии библиотеку покойного мужа, началась работа над экспозицией. И с первых шагов деятельности общественного комитета среди его членов мы видим А. А. Карелина — единственного анархиста, вошедшего позднее в состав его Исполнительного бюро. Факт этот представляется мне в высшей степени важным: он еще раз напоминает о близости между Кропоткиным и Карелиным в период их эмигрантской жизни между двух революций (1905 и 1917 г.) и о влиянии Карелина на дальгейшую судьбу комитета и музея. Смерть Кропоткина пришлась на момент крайнего обострения отношений между анархистами и Советской властью. Решение Московского Совета о создании Мемориала «опального революционера» да еще анархиста (не имеющее прецедента и последующих аналогий) скорое всего было принято под давлением ВЦИКа, членом которого был не только Карелин, но и его достаточно близкий и влиятельный знакомый — член Президиума и Секретарь ВЦИКа А. С. Енукидзе. Возможно, именно Карелин рекомендовал на пост председателя комитета В. Н. Фигнер, которая была связана дружескими узами с семьей Кропоткина и, по-видимому, с Карелиным и его последователями. Такая расстановка сил — исполнительное бюро комитетта, где анархизм был представлен только Карелиным, и анархистская секция во главе с А. М. Атабекяном неминуемо должна была разрешиться острым конфликтом. Скандал разразился в начале марта 1925, когда на заседании секции Атабекян прочел оскорбительный реферат по только что выпущенной книге Н. К. Лебедева о Кропоткине. Лебедев был не только членом исполнительного бюро комитета, но и родственником Кропоткина. Судя по всему, реферат вызвал гневную отповедь С. Г. Кропоткиной, которая присутствовала на заседании, а 11 марта Атабекян послал ей вызывающее письмо, предложив ей уйти из музея и передать его анархистам. В архиве анархиста А.А. Борового, который входил в научную секцию Кропоткинского комитета и в конфликте встал на сторону С. Г. Кропоткиной и В. Н. Фигнер, сохранились документы, которые позволяют представить развитие конфликта (их дополняют и материалы газеты «Рассвет»), речь шла не о частностях, даже не о трактовке Кропоткина как анархиста или ученого, а о стремлении политических анархистов сделать Кропоткинский музей преемником закрытых к тому времени анархических ю Москвы, стать центром анархической оппозиции. Нсколько это было гибельно для музея, говорить не приходится уже потому, что именно весной 1925 по стране прокатилась волна массовых арестов анархистов. Как видно из письма Атабекяна Кропоткиной, она крайне отрицательно относилась к «анархистским сборищам» и требовала не обсуждать на них политические темы, ссылаясь на уже полученные еюпредупреждения органов ОГПУ. Анархисты же считали руководство музея и комитета «полупраздными представителями разлагающейся и вырождающейся русской общественности» (как писал Атабекян, «образованными бандитами»). И когда на заседании комитета в начале апреля было принято решение о закрытии музея на ремонт и прекращении в связи с этим заседаний анархической секции, последняя категорически отказалась подчиниться комитету и трижды после этого прорывалась в музей силой. Последний раз это произошло 26 апреля 1925 — через два дня после того, как ОГПУ арестовало члена ЦК Кропоткинского комитета А.А. .Солоновича и работника музея анархиста С. И. Андина по обвинению в «подпольном анархизме». В этих условиях проведение в здании музея собраний анархистов могло закончиться арестом всех членов комитета и закрытием музея. Чтобы предотвратить это, заведующий музеем М. П. Шебалин с согласия С.Г. Кропоткиной вызвал для выдворения ворвавшихся в музей наряд милиции. Она переписала собравшихся и отпустила их. Никаких репрессий не было, что наводит на размышления. Письма и возвания Атабекяна, сохранившиеся в архиве Борового, позволяют думать, что в то время анархо-мистики еще не «легализовались» в стенах Кропоткинского музея и не выступали в качестве оппозиции «к мозолистым рукам и честным горячим сердцам истинных тружеников пролетариата», как рекомендовали себя сподвижники Атабекяна и Павлова. Последующие события скорее всего развивались следующим образом. Если, как согласно показывали арестованные рыцари, они впервые услышали об Ордене весной 1924, то знакомство с Карелиным и Солоновичем старших рыцарей — П.А. Аренского, В.А Аренской, Ю.А.Завадского, В.С.Смышляева, Л.Н.Никитина (посещавших Первый Дом Советов) — приходится на конец 1923. В 1923 (или 1924) после запрещения и роспуска всех анархических организаций, в том числе ВФАК, Карелин ускорил организацию орденских кружков.К этому времени он же ввел в Кропоткинский комитет А.А.Солоновича и его жену Агнию Анисимовну, поскольку оба они были в прошлом секретарями ВФАК и членами Секретариата «Черного Креста», через который поступала денежная помощь анархистам из-за границы. В пожертвованиях остро нуждался и музей, существовавший исключительно на добровольные взносы — государственных дотаций он не получал. С конца 1924 в Чикаго (США) начала выходить организованная Карелиным газета «Рассвет», которая способствовала сбору и пересылке в Россию средств в пользу «Черного Креста», а затем и на нужды Кропоткинского музея. Объединение бывшего руководства ВФАК и «Черного Креста» с Кропоткинским комитетом и музеем представлялось единственно разумным выходом из положения, поскольку прежние руководители ВФАК — Карелин, Солонович, Богомолов, Проферансов — в своей новой деятельности меньше всего стремились к конфронтации с советской властью, видя перспективу сохранения идей анархизма только в работе на поприще культуры. Судя по протоколам допросов, неожиданный арест Солоновича в апреле 1925 приостановил работу кружков. Она возобновилась только осенью, когда (скорее всего стараниями Карелина и Енукидзе, использовавших официальное ходатайство ректората МВТУ им. Баумана) Солонович был освобожден из суздальского концлагеря и дело на него было прекращено — факт исключительный для той эпохи. Объяснить его, как мне представляется, возможно только провалом широкомасштабной провокации ОГПУ против анархистов, задуманной как раскрытие терактов против правительства (в частности Зиновьева). Вслед за провокацией должен был начаться широкий процесс над анархическим движением в целом. В этом причина массовых арестов анархистов весной 1925. Однако провокация не удалась, а внимание ОГПУ переключилось на «троцкистско-зиновьевскую оппозицию», уничтожение которой заняло три. Для анархо-мистиков это было время передышки, время реализации наиболее значительных планов в области организации орденских кружков и в области искусства. Именно тогда, с осени 1925, вернувшийся в Москву Солонович становится во главе анархической секции Кропоткинского комитета. Секция почти полностью обновляет свой состав и резко меняет направленность работы. На ее собраниях, конечно, не читают орденских легенд, однако ставят вопросы, связанные с орденским учением. Об этом свидетельствует «Подробная автобиография Владимира Ивановича Сно», которая находится в следственном деле «Ордена Света», — исповедь молодого человека, случайно оказавшегося в среде анархо-мистиков. Товарищ Н.Р. Ланга по ялтинской гимназии (1918—1919), он разыскал его в Москве, приехав туда в 1924. Сно полагал себя анархистом; знакомство с Н. Р. Лангом открыло ему двери дома Никитиных на Арбате. Гам он познакомился с А. А.Солоновичем, получил приглашение бывать в Кропоткинском музее на докладах и лекциях, затем напросился к Солоновичам домой. В. И. Сно был вечным неудачником, больным человеком, который искал опеки и руководства. Не складывались в Москве ни его быт, ни служба, ни личная жизнь. В начале 1927 он уехал в Ялту, окончательно порвав с анархизмом и московскими друзьями. Его свидетельство о заседаниях анархической секции приурочено к 1926 (когда, по свидетельству большинства арестованных, орденские кружки начали распадаться). «Посещая собрания (анархической секции.— А. Н.), — писал Сно, — я узнал, что эта группировка анархистов имела чисто мистический характер. Там говорилось о дуализме природы, добре и зле, о том, что добро есть первый стимул жизни и еще добро может победить только в том случае, если оно найдет достаточно своих поборников. сложная философская и мистическая подготовка требуется человеку, чтобы он мог быть его (добра.— А. Н.) насадителем. Конечная идея социологической эволюции анархизма, по мнению этой группы анархистов, есть в беспредельном царство добра, в победе над мраком, мудрости над невежеством. Все эти постулаты базируются на текучести и однородности всех религий и также всех революционных движений. Так, черпая свою символику из египетских и других религиозных и эзотерических преданий древних религий и культов, анархисты-мистики считали, что религия первоначально есть движение революционное, борющееся всегда за одно и то же, за победу света над мраком, засоренное впоследствии, после своей временной победы над человеческой психикой, официальным или рациональным пониманием. Поэтому они считали, что всеобщее обнародование анархизма, его навязывание приведет к такому же искажению самого анархизма. Чтобы оно удержалось в чистоте, его надо дать только подготовленным, то есть замкнуть в кружки, вроде степеней египетских храмов.» Если вспомнить, что до осени 1925 (до возвращения Солоновича) подобные собрания в анархической секции, возглавляемой Атабекяном, были просто невозможны, показания Сно говорят о том, что именно в год смерти Карелина анархо-мистики «вышли из подполья». Что было сделано ими к этому времени? Мне представляется, что наиболее полно их идеи реализовались на театре и вокруг театра. 1924-1925 годы отмечены работой над “Золотым горшком” Э.Т.-А. Гофмана в инсценировке П.А.Аренского на сцене 2-го МХТа. Там же в декабре 1926 состоялась премьера «Орестеи» Эсхила, поставленной В. С. Смышляевым с Б. М. Афониным. Оформление принадлежало Л. А. Никитину, композитором был молодой, но, по-видимому, уже принятый в Орден В. Н. Крюков. Какая-то работа шла в театре им. Е. Вахтангова, но основная деятельность, вероятнее всего, разворачивалась в Белорусской государственной студии, во главе которой стоял В. С. Смышляев, а преподавателями («наставниками») выступали братья по Ордену — В. А. Завадская, Л А. Никитин, П. А. Аренский, Б. М. Афонин, не говоря уже о других педагогах, музыкантах и композиторах и общем патронировании Студии 2-м МХТом. Именно в эти годы (1924—1926) были поставлены и оформлены спектакли Студии, составившие Первую программу 2-го Белорусского государственного театра в Витебске (так стала называться Студия, уехав из Москвы весной 1928) — программу, которая вызывала в дальнейшем яростные нападки партийной белорусской прессы на ее «васильковую мистику» и «националистичность». Забегая вперед, следует сказать, что репрессии, которые обрушились в 30-хх в Москве на руководителей Белорусской студии, не обошли стороной и бывших студийцев. Я уверен, что белорусские исследователи, добившись открытия следственных дел на репрессированных в начале 30-х годов актеров и режиссеров 2-го Белорусского государственного драматического театра в Витебске (ныне Театр им. Я. Коласа), обнаружат такие же обвинения в анархо-мистицизме, как и в следственном деле «Ордена Света». Движение быстро разрасталось — потому что не знало жесткой организации. Каждый новый член кружка, каждый рыцарь оказывался своего рода «центром кристаллизации», точкой притяжения единомышленников. Членами Ордена (или близкими к ним) были композиторы, востоковеды, химики, актеры, художники, певцы, архитекторы, историки, искусствоведы, филологи, экономисты, военные. Они работали во 2-м МХТе, в Театре им. Е. Вахтангова, в Московской консерватории, в ГАХНе, в Музее изящных искусств, в Московском университете, в Коммунистическом университете трудящихся Востока (КУТВ), в Центральном детском театре. Вместе с тем, благодаря усилиям Карелина и Солоновича, с апреля 1927 в Детройте начал выходить новый журнал «Пробуждение» — «ежемесячный орган свободной мысли, издаваемый русскими прогрессивными организациями США и Канады». Журнал был тесно связан с «Рассветом»: во главе обоих изданий стоял один и тот же человек (Е. Долинин?). Однако в отличие от «Рассвета», сохранявшего (при максимальном нейтралитете) анархистскую ориентацию, новый журнал предназначался в первую очередь для пропаганды анархо-мистического направления, которая, впрочем, не вторгалась непосредственно в область мистики. Новый журнал занял резко критическую позицию как в отношении коммунистов, с которыми анархисты все время порывались сотрудничать, так и в отношении анархистов с их бакунинской уверенностью, что «дух разрушающий уже есть дух созидающий». «Наша задача — собирательно-организационного и воспитательно-просветительного порядка, — говорилось в редакционной статье, которая открывала первый номер журнала. — Вокруг «Пробуждения» мы хотим сплотить ту часть русской эмиграции, которая отреклась от прошлого — монархизма, и не приемлет настоящего — большевизма, порожденного этим прошлым. Общество в целом только тогда прогрессирует и поднимается на высшую ступень, когда в нем накопляется достаточно энергии, опыта и сил, чтобы сделать шаг вперед от данной формы общежития к высшей, более совершенной. Социальная же революция в лучшем случае является лишь одной из крайних форм стихийного протеста, который в известных случаях может быть и неизбежным, но в то же время не может быть, как правило, признан созидательным процессом. В силу своей стихийности, а следовательно, случайности, социальная революция может таить в себе в одно и то же время розы свободы и шипы деспотизма и реакции. На всех бывших в прошлом революциях лежит какая-то роковая печать неудачливости. Почти все они не оправдали надежд, а русская революция, ввергшая страну в какую-то дикую татарщину, являет собой разительный пример того, каковы могут быть последствия социального бунта, стихийно разразившегося в стране культурно отсталой, политически незрелой и поэтому подпавшей под власть политических фразеров и демагогов. Мы хотим не руководить, а будить спящих, открывать глаза невидящим, призывать к активности бездействующих, убеждать сомневающихся в правоте и благородстве нашего идеала». Эти идеи развивались и в статье Е. Долинина, где, в частности, говорилось, что «многие революционеры, в том числе и анархисты, проповедуют социальную революцию, но немногие из них поняли истинную сущность этой великой катастрофы. Немногие из них уразумели и такой вопрос: какими должны быть пути подлинной социальной революции? Одни из них нам говорят, что подлинная революция заключается в полной «экспроприации экспроприаторов», другие думают, что истинная революция заключается в установлении «диктатуры пролетариата» и в полном истреблении буржуазии и интеллигенции; третьи же утверждают, что подлинная революция будет происходить тогда, когда она отвергнет всякие моральные и юридические нормы и утвердит один лишь принцип: господство революционных чувств. Финал подобных революций бывает обычно трагическим. Если революция отвергает современное принудительное право, то она может отвергать это право только во имя права лучшего, но не во имя бесправия. Полное бесправие есть, в сущности, самый разнузданный и дикий деспотизм. Классический образец такого абсолютного беззакония мы видим в начале большевистской революции, когда высшим законом была воля чекиста и грабителя. Без всякого суда и следствия чекисты могли бросить в тюрьму человека, и этот человек нигде не мог найти защиты. если только он не принадлежал к верховной властвующей касте». Крайне современно звучат слова из статьи Б. Вышеславцева, напечатанной в одном из последующих номеров «Пробуждения» — «о капитало-коммунизме» с его «казарменным социализмом», который есть «самая всеобъемлющая форма властвования и самая совершенная форма эксплуатации». Автор предупреждал: «Когда коммунистическая идеология совершенно выверится и будет окончательно уничтожена, тогда встанет проблема новой идеологии и новая опасность. Русские западники и западные социалисты скажут: это был ненастоящий социализм, опыт был проведен неправильно, коммунизм не есть социализм. Таким нужно прежде всего напомнить слова Прудона, которые получают теперь совсем особую ценность: «Коммунизм есть фатальный конец социализма». Во всех публикациях журнала в его первые годы чувствовалась его программа, всесторонне продуманная Карелиным вкупе с Солоновичем и Проферансовым. Они продолжали и после смерти основателя анархо-мистицизма направлять журнал из Москвы: посылая оттуда материалы. Первое место занимал вопрос о сущности человека, его значении в истории. Так были напечатаны работы А. Солоновича, И. Хархардина, А. Пастухова, В. Худолея, Л. Никитина, многие из которых являются текстами докладов, прочитанных на заседаниях анархической и научной секций Кропоткинского комитета в музее Кропоткина. В целом можно сказать, что «Пробуждение» воплотило в себе третью легальную сторону деятельности Карелина — его культурно-просветительную работу. Эта работа была одинаково важна и для введения анархизма в новое русло, и для строительства «внутреннего человека», путь к которому пролегал через знания, накопленные человечеством. Символично, что первый номер журнала, вышедший через год после смерти Карелина, открывался воспоминаниями о нем и фотографиями его похорон — похорон земного тела, в то время как его мощный дух начинал новое существование в основанных им печатных органах. Однако, как я уже говорил, в истории орденского движения 1926 и 1927 годы были только счастливой случайностью, передышкой. Смерть Карелина, создание Карелинского комитета (по образцу Кропоткинского), куда вошли Солоновичи, Н. К. Богомолов, А. В. Андреев, родственники Карелина — брат, сестра и племянница с мужем, И.Н.Уйттенховен-Иловайская, М.М.Брекотед и ряд других лиц, а вместе с тем временное «потепление» в отношении советской власти к архистам, подали надежду московским сторонникам «практического» анархизма захватить Кропоткинский музей изнутри, войдя в Кропоткинский комитет и составив большинство если не в анархической секции (которую теперь возглавлял Солонович), то в научной, где распоряжался А. А. Боровой, ставший к тому времени заместителем В. Н. Фигнер. Судя по документам, публиковавшимся в журнале «Дело Труда» (его издавал в Париже П. Аршинов — бывший личный секретарь Н. И. Махно и историк махновского движения), Боровой и был инициатором этого замысла. Впрочем, мне представляется, что видный анархист стал орудием ловко проведенной интриги. История трехлетней провокационной кампании, развернувшейся на страницах парижского журнала и расколовшей (к запоздалому стыду наиболее ярых ее участников) русских анархистов за рубежом на два враждующих лагеря, заслуживает специального рассказа. Поэтому я ограничусь общей канвой событий, важной для понимания судьбы Ордена Света. Едва замолкли отголоски смерти Карелина, как уже в августовском (1926) номере «Дела Труда» поднялись голоса против «Рассвета» и «рассветовцев», в частности редакторов Рубежанина и Долинина. Издателей и газету обвиняли в монархизме, фашизме, контрреволюционности, «заигрывании» с русской эмиграцией, в нападках на Советскую Россию. Вскоре (это стало особенно заметно в 1927, когда появились первые номера «Пробуждения») обвинительный арсенал пополнился «мракобесием», «фетишизмом» и «поповщиной». Особенно бросались в глаза заявления московского анархиста В. Худолея, выделявшиеся как своей оголтелостью (в общем-то для него не свойственной), так и загадочностью. В первом из них было сказано, что он не желает иметь ничего общего с газетой «Рассвет», поскольку она «развращает читателей буржуазной идеологией, солидаризируясь с белой эмиграцией», Худолей признавался, что, «живя» в Москве, он не имел возможности получать американские издания» и узнал о том вреде, «который причиняет анархическому движению газета «Рассвет», только по вырезке из журнала «Дело Труда», почему и советовал анархистам «организовать бойкот этой газеты». Но кто и зачем показал ему эту «вырезку»? Месяц спустя Худолей попросил редакцию опубликовать значительно более пространное заявление, в котором обрушивался уже и на «Пробуждение», повторяя домыслы аршиновских авторов. Он заявлял: «Живя далеко от Америки, я не могу знать, кто из работников этих изданий повинен в измене. Но я твердо убежден, что среди лиц, близко стоящих к «Рассвету» и «Пробуждению», имеется небольшая, хорошо законспирированная группа фашистов.. имеющая целью воспитание палачей всякой революции. Очевидно, редакции обоих изданий бессознательно работают на полицию и ку-клукс-клан.» Чтобы не осталось сомнения в том, кого он имеет в виду, Худолей прочил перепечатать, в «добавление к своей подписи» под опубликованным в предыдущем номере журнала «Заявлением» группы московских анархистов, буквально следующее: «Я не подозреваю Солоновича в провокации, но считаю, что идеология мистических «анархистов» не менее, а более вредна для анархического движения, чем полицейская провокация». В «Заявлении» же, о котором идет речь, содержался прямой донос ряда видных анархистов — Н. Рогдаева, В. Бармаша, А. Борового и других, что «музей анархиста-материалиста и позитивиста Кропоткина стал цитаделью анархо-мистиков», которые «под маской освобождающейся философии распахнули двери самым реакционным формам фетишизма», создав в музее «атмосферу грязного, зловонного болота». Они заявляли, что «в музее, где хранятся памятники революции и анархизма, мистическое ханжество глумится над атеистическим мировоззрением Кропоткина, а Бакунина нимбует под масона-мистика.» Что же за этим стояло? Как объяснял в одном из своих заявлений А. А. Боровой, чья подпись стоит первой под указанным «Заявлением», на протяжении всего 1927 он пытался сколотить группу анархистов-практиков, чтобы ввести ее в Кропоткинский комитет через научную секцию с целью «выявлять и защищать в противовес мистической секции анархизм, очищенный от инородных примесей». В январе 1928 Боровому удалось ввести в свою секцию группу из одиннадцати человек — М. Кайданова, В. Котляревского, Н. Рогдаева, З. Гандлевскую, А. Андреева, В. Худолея, Ф.Гецци, А. Фомина, Г. Мудрова, В. Бармаша и С. Фалька — всех тех, кто потом вместе с Боровым подписал заявление в «Дело Труда» и впоследствии не раз выступал с новыми заявлениями. Однако первый успех Борового оказался и последним. На ближайшем заседании Исполнительного бюро с протестом против приема Н. Рогдаева выступили С. Г. Кропоткина и А. А. Солонович, ссылаясь на резко отрицательные характеристики, которые дали ему Кропоткин и Карелин. Не исключено, что именно Рогдаев в 1913 сыграл роль провокатора цюрихской группы анархо-коммунистов, сорвав создание федерации, которую готовил Карелин во Франции. Однако Боровой, будучи заместителем председателя Комитета, победил и на этот раз, пригрозив своим выходом из Комитета в случае отказа Рогдаеву. Но уже на следующем заседании бюро против Рогдаева выступил Г. И. Аносов, а затем было зачитано письмо Н. И. Проферансова, который, опираясь на мнение ряда членов Комитета, потребовал аннулирования выборов как незаконных: в момент приема указанных одиннадцати анархистов в секции, насчитывающей двенадцать членов, присутствовали только четверо, причем одним из них был сам Боровой. Боровому ничего не оставалось, как уйти. Ушли и одиннадцать не принятых оппозиционеров, а следом за ними Комитет покинули еще несколько человек — Н. Отверженный, И. Озеров, Р. Чимбарева, А. Чимбарев, Г. Капусто-Озерова, К. Н. Медынцев и Пиро. Комично звучали уверения отвергнутых, что «никто из вновь вступавших товарищей (в научную секцию. — А.Н.), разумеется, не мыслил себя «ученым» и не предполагал заниматься «наукой», в то время как выгораживавший их Боровой всячески старался доказать их необходимость именно в этом качестве. Ничего не получалось у них и с обвинением Солоновича в проповеди анархо-мистицизма в музее: как свидетельствовал сам Боровой, разговор об анархо-мистицизме шел лишь однажды — в 1927, на устроенном им диспуте с Солоновичем, после чего прямые выступления на анархо-мистические сюжеты в стенах музея были запрещены им самим как заместителем председателя Комитета. Что же было на самом деле? Об этом с обезоруживающей искренностью свидетельствуют сами «потерпевшие», которые признали, что «мистикам-анархистам. было важно не пустить в Комитет своих злейших врагов, с приходом которых безграничному хозяйствованию их в секции рано или поздно должен был наступить конец». И столь же наивно заявляли: «Версии. о якобы готовящемся со стороны пришельцев (их самих. — А. Н.) разгроме Комитета, о их намерении превратить музей в клуб для анархической агитации и пр. было довольно, чтобы терроризировать безразличных к судьбам анархизма отдельных членов Бюро и заставить их схватиться за любое средство, вплоть до аннулирования выборов, чтобы устранить надвигающуюся угрозу.» И все же, мне кажется, было бы ошибкой полагать, что за этой вакханалией страстей, выплеснувшейся на страницы парижского журнала, стояло только желание захватить музей и подчинить себе Комитет, образовав из него политический клуб. Анархисты скорее всего этим бы и удовлетворились. Но надо помнить о тех, кто стоял за этими «детьми природы», просчитывая каждый их шаг, подкладывая вырезки из журналов, где уже было сформулировано «их мнение». Такой анализ публикаций в «Деле Труда» представляет безусловный интерес. С одной стороны, этому журналу практически был закрыт свободный доступ в СССР, а с другой — явно существовал какой-то «канал», по которому материалы оппозиции незамедлительно поступали из Москвы в Париж. Если же вспомнить о последовавшем несколько лет спустя саморазоблачении П. Аршинова, который признался (к позору его защитников, в том числе Н. И. Махно) в провокационном характере журнальных публикаций «с целью расколоть международное анархическое движении», в своем сотрудничестве с ОГПУ, то все предыдущее предстанет хорошо спланированной акцией со стороны секретного отдела органов. Ее острие было направлено не только против Солоновича, но и против «буржуазных специалистов» — М. П. Шебалина, заведующего музеем, и его заместителя П. А. Пальчинского, который вскоре был арестован и расстрелян в связи с «шахтинским процессом вредителей». Как можно думать, организаторы провокации рассчитывали не столько на раскол внутри анархистского движения, сколько на получение максимально компрометирующего анархистов материала. Его публикация могла придать готовящемуся процессу над анархистами необходимый резонанс и окончательно опорочить их в глазах международного рабочего движения. Таким образом можно было бросить мрачную тень и на Кропоткинский музей, ограничить ему международные связи. Апофеозом аршиновской травли анархо-мистиков стал уже упоминавшийся мною памфлет Ю. Аникста, посвященный Солоновичу — «Трубадур мистического анархизма», — где политический донос получил свое окончательное воплощение. «Куда политически тянет эта кампания? — патетически вопрошал автор и сам же отвечал: «Из сказанного ясно, что даже не к буржуазно-демократической революции: маска анархизма, идея гегемонии лучших, ненависть к индустриальной культуре (тогда это было равнозначно обвинению во вредительстве.— А. Н.), черносотенная форма мистики — все это говорит, что здесь мы, по-видимому, имеем дело с деформацией дворянско-мистической контрреволюции в условиях современности». Сказано было непонятно, безграмотно, однако как раз так, как требовалось для советского массового читателя, воспринимавшего уже не смысл, а определенную «знаковую систему» — «дворянство», «мистика», «контра» и т. п. Как курьез можно отметить, что в этом же летнем номере «Дела Труда» за 1929 год, в котором напечатана статья Ю. Аникста, передовица сообщала о массовых арестах анархистов в СССР с последующей административной (то есть без суда и следствия) высылкой на различные сроки поселения. Первыми жертвами стали те, кто лил потоки брани и грязи на анархо-мистиков и Кропоткинский музей. Для большинства арестованных это была смерть: от болезней, лишений или, если удавалось дожить до конца 30-х годов, от пули НКВД. Впрочем, дни анархо-мистиков тоже были сочтены. В 1929 был разгромлен ГАХН, одна за другой закрывались научные и общественные организации. На смену старым “спецам” приходили новоиспеченные “специалисты”, готовые переписывать законы природы и до основания разрушшать старый мир. Трагизм ситуации, когда безработица достигала астрономической цифры именно среди интеллигенции, точно отразил на одном из допросов Н. И.Проферансов (1885—1934) — старый революционер, историк, сподвижник Карелина, научный сотрудник Института Маркса-Энгельс по истории социалистических движений, а к моменту ареста — технический редактор в Большой Советской Энциклопедии. «Советская власть, — констатировал он, — готовит свою новую интеллигенцию. Отсюда — процесс вытеснения старой интеллигенции. Положение этой старой интеллигенции я считаю безнадежным даже в тех случаях, когда эти интеллигенты хотят добросовестно работать с соввластью. Те условия в которых приходится работать интеллигенции в стране, чрезвычайно тяжелые. В той сфере, в которой я работал, становится работы все меньше, так как новое поколение вытесняет старых, беспартийных интеллигентов. Призывы к интеллигенции со стороны правительства ничего не дают. Социальные отношения в стране таковы, что старой интеллигенции все равно приходится уходить.» Если «анархическая оппозиция» была арестована в мае-июне 1929, то первый удар по Кропоткинскому музею и анарххо-митикам был нанесен в начале ноября 1929, когда накануне октябрьских торжеств прошли аресты молодежи, занимавшейся в библиографическом кружке анархистской секции. Наиболее подробные показания об этом кружке дал Г.Д.Ильин — сын соседа Никитиных по квартире. В 1924 по вечерам он работал над составлением каталога личной библиотеки П. И Кропоткина, перевезенной С. Г. Кропоткиной из Лондона. Вскоре Ильин уехал в геологическую экспедицию, вернулся в Москву в конце 1925, а уже весной 1926 был арестован и осужден на год тюрьмы по делу скаутов. Окончательно он вернулся в Москву осенью 1928 и сразу же возобновил работу в музее. Он дежурил в читальне, приводил в порядок библиотеку, посещал лекции и заседания анархической секции, которые, по его словам, были «весьма многолюдны». Здесь, при секции, в 1928 по инициативе Н.Р.Ланга (1900—1962) был создан библиографический кружок, в который вошли члены секции и некоторые постоянные посетители библиотеки-читальни музея (против чего, кстати сказать, поначалу резко протестовал Солонович). Ланг был активным анархистом и членом анархической секции Кропоткинского Комитета еще в самый ранний период становления музея, когда учился в Институте Востоковедения (1921—1925). Он стал организатором одного из првых орденских (или “кандидатских”) кружков, в котором читали лекции Солонович и А. С. Поль. По окончании института он был откомандирован как экономист на работу в Дальневосточный округ и вернулся в Москву в самом начале 1928. В библиографическом кружке он вел фактически две группы: кропоткинскую и бакунинскую, хотя формально бакунинскую возглавил Д. А. Бем. Выступал Ланги с докладами на секции — о Кропоткине, Л. Н. Толстом, о Парижской Коммуне и о Карелине на вечере его памяти.

Кружком было решено составить библиографический справочник по Кропоткину, — показывал Ильин на следствии, — для чего члены кружка разобрали ряд брошюр и должны были сделать краткий доклад об их содержании и написать аннотации. Насколько я помню, на первом и втором заседании обсуждались методы работы. На следующем собрании был мой доклад (по брошюре Кропоткина) “Анархизм”, а на четвертом – еще один доклад.” Возможно, что Солонович был прав, протестуя против привлечения не членов секции к работе кружка, но скорее всего это уже не имело значения для судьбы Комитета анархо-мистиков. 5 ноября 1929 у некоторых членов библиографического кружка был произведен обыск с последующим арестом. У Ланга обнаружили листовку, происхождение которой он отказался объяснить. В листовке были призывы против советской власти. Отсутствие в деле ее текста, явное несоответствие подобных призывов идейным и организационным установкам анархо-мистиков, наконец, «стандартный» приговорЛангу ОСО ОГПУ: 3+3+3 (3 политизолятора, три ссылки , три поражения в правах), — все это свидетельствует о том, что на самом деле арестованные не имели к ней прямого отношения. Возможно, листовка была пущена в молодежную среду с провокационной целью.

Насколько обоснованно такое предположение, можно судить по публикации этого времени в “Рассвете”. Там говорится о создании под непосредственным контролем Сталина в системе ОГПУ отдела «контрагитации и дезинформации» — для выявления контрреволюционных элементов, — а также «отдела использования». Задачей первого было «измышление тонких провокацонных выступлений, имеющих целью выявлять контрреволюцию во всех ее видах». Второй (именовавшийся также “бюро вырезок”) собирал «бесконечные альбомы с вырезками из эмигрантских газет и донесений “сексотов” и комментариев к ним». Подобный трюк с листовкой был использован ОГПУ и осенью 1930, когда дело дошло до ликвидации «Ордена Света». Следователи не слишком интересовались орденскими делами и легендами, поскольку те не содержали в себе ничего противозаконного. Внимание концентрировалось на «нелегальности сборищ», на «организации», которая характеризовалась антибольшевистскими высказываниями Солоновича в его работе о Бакунине. Главной же уликой стала листовка, обнаруженная при обыске у И. Н. Уйттенховен-Иловайской, которая входила в Карелинский Комитет. Текст листовки тоже не был приобщен к делу, а обвиняемым давали читать только отдельные фразы из нее. Насколько можно понять, она была аналогична изъятой у Ланга, протестуя против насильственной коллективизации. Повторялась прежняя история: И. Н. Уйттенховен отказалась назвать лицо, от которого она получила текст листовки, а следствие было вполне удовлетворено ее признанием в авторстве, хотя другие арестованные (в том числе Солонович) полагали, что составление такой прокламации “никак не вяжется с ее характером”. И. Н. Уйттенховен была единственной, кого взяли «с поличным»; она отказалась давать показания по анархистам и Ордену, признала свое “авторство” в составлении антисоветской прокламации — и тем не менее получила всего лишь трехгодичную высылку «в районы Средней Азии». Изучая материалы следственного дела анархо-мистиков, я не мог не заметить странного равнодушия следователей к истории возникновения Ордена Света. Арестованным задавали вопросы о принадлежности к Ордену, однако за всеми этими вопросами не ощущалось подлинного интереса к происхождению самой организации. Такое равнодушие в отношении орденских легенд можно было объяснить тем обстоятельством, что следствие располагало полным корпусом этих текстов, полученных, по-видимому, в результате обысков и арестов не только в Москве, но и в других городах. Но почему тогда эти легенды никак не отразились в обвинительном заключении? Не потому ли, что все это противоречило сценарию “контрреволюционного антисоветского подполья”, который был разработан в 1928—1929х? Между тем само употребление термина «тамплиеры» ставит вопрос, с одной стороны, о связи московских рыцарей с масонством (поскольку в “Древнем шотландском обряде” мастер-тамплиер занимает самую высокую, 30-ю степень посвящения), а с другой, — об исторической преемственности их кружков рыцарско-монашескому Ордену средневековья. Сами обвиняемые верили, что являются членами Восточного отряда древнего рыцарского Ордена, начало которого восходит к незапамятным временам, а ныне существующая на Западе организация опирается на непрерывную историческую традицию. Впрочем, и Ю.Аникст, разоблачая Солоновича как создателя «бесконечных орденов и братств», утверждал, что «вся эта иерархия (Орденов.— А. Н.) подчинена верховной международной организации, ни имени которой, ни содержания я пока не назову.” На что намекает Ю. Аникст — неизвестно. Можно, конечно, предположить, что задачей автора было натравить на анархо-мистическую интеллигенцию ОГПУ и «простых» анархистов, из рабочих. Однако непонятно, почему ему понадобилось отделять анархо-мистицизм от масонства? Больше того, Аникст, походя рекомендуя Солоновича “отъявленным антисемистом”, спешит заявить, что хотя Карелин и ввел его в одну из форм «строгого посвящения», привезенную из Парижа, однако на самом деле это «фальшивая форма строгого посвящения. Так, например, многие идеи и методы (? — А. Н.) абсолютно противоречат документам хотя бы известного Братства Философов Древней Системы”.

Конечно, памфлет Аникста являет собой столь невероятный сплав истины и лжи, что, похоже, им отказались воспользоваться даже следователи ОГПУ. Впрочем, их задача была вполне конкретной: ликвидировать очаги духовного свободомыслия и изолировать их членов, не занимаясь историческими разысканиями. Цели эти легко достигались хотя бы с помощью текста воззвания, которое было обнаружено у И. М. Уйттенховен-Иловайской, и соответствующих цитат из работы Солоновича о Бакунине. Между тем для современного исследователя гораздо важнее вопрос: существует ли действительная преемственность (не прерывавшаяся в веках) между рыцарями Ордена Света и историческими тамплиерами? Ответить на такой вопрос нелегко. В русской истории институт рыцарства (тем более в его орденской ипостаси) не получил распространения и не слишком интересовал отечественных исследователей. Определенную роль в этом сыграла и духовная цензура в России, сориентированная на православие. Поэтому в решении данного вопроса приходится опираться на западные публикации и исследования об исторических тамплиерах. Орден тамплиеров (храмовников) был основан в 1118 в Иерусалиме девятью французскими рыцарями, во главе которых стояли Гуго де Пайен и Жоффруа де Сент-Омер, соратники Готфрида Бульонского. Эти рыцари дали во имя Богоматери обет служить Спасителю по монашескому уставу, соблюдая целомудрие, послушание и бедность, охраняя пилигримов на их пути в Святую Землю и на ее территории. Болдуин II, король иерусалимский, вскоре отдал в распоряжение Ордена часть своего дворца, которая находилась на территории бывшего храма Соломона (отсюда и наименование Ордена: temple по-французски “храм”). Поддержку рыцарям оказал суровый мистик и сторонник иерархической церковной организации Бернар Клервоский, который пользовался огромным авторитетом в Европе. Он сам принял участие в разработке орденского устава, который был утвержден папой Гонорием II на соборе в Труа в 1128. Гуго Пайенский стал первым великим магистром Ордена. В уставе были использованы правила, взятые из статутов древних каноников Гроба Господня и цистерцианских монахов. Правила регламентировали соблюдение постов, помощь больным и бедным, посещение богослужений. Безусловно новыми следует считать параграфы, определяющие поведение рыцарей в бою: никто под страхом позора и извержения из Ордена не смел покинуть поле битвы, пока над ним развевался черно-белый флаг тамплиеров. Члены Ордена должны были избегать мирских удовольствий. Статут регламентировал необходимое количество пищи, оружия, одежды и всего прочего, чем должен был довольствоваться рыцарь, который отказывался от какой-либо собственности. Никаких украшений на платье и оружии не полагалось. Женатые тоже могли состоять в Ордене, однако не имели права носить его знаки — белый льняной плащ с красным восьмиконечным крестом (символ готовности к мученичеству) и белый полотняный пояс (символ сердечной чистоты). Вступающий в Орден должен был происходить из рыцарского рода и от законного брака, не быть связанным обетами с другими орденами и не быть отлученным от Церкви. Члены Ордена делились на рыцарей, капелланов и служащих; последние включали в себя оруженосцем и ремесленников. Во главе Ордена стоял магистр, которого избирали особым комитетом из членов капитула. В свиту магистра входили капеллан, писец-клирик, два служащих брата, рыцарь, исполнявший обязанности ординарца, кузнец, повар и два конюха. В качестве адъютантов при магистре состояло двое рыцарей из благороднейших родов — его совет. Магистра замещал сенешаль, которому прислуживали два оруженосца, капеллан, писец и двое слуг. Войском Ордена и всеми рыцарями ведал маршал. Великий прецептор был хранителем казны и заведовал всем имуществом Ордена — зданиями, замками, поместьями, кораблями, торговыми складами и пр. Комтур Иерусалимский с отрядом из десяти рыцарей (не отсюда ли «десятки» орденских кружков?) при развернутом черно-белом знамени сопровождал паломников к святым местам Палестины. Такие же должности были созданы и в провинциях Ордена — в Триполи, Антиохии, Франции, Англии, Пуату, Арагоне, Португалии, Апулии и Венгрии. Слава Ордена росла вместе с его численностью, подвигами и могуществом, потому что все перечисленное отвечало идеалу рыцарства и привлекало в ряды тамплиеров представителей самых знаменитых фамилий. Не было ни одной сколько-нибудь знатной семьи в Европе, члены которой не состояли бы в Ордене. В его казну стекались пожертвования золотом, драгоценностями, поместьями, замками; ему даровались все новые и новые привилегии. При всех европейских дворах тамплиеры занимали самые почетные должности, а по богатству и могуществу Орден мог соперничать со всеми государствами христианского мира, что начинало вызывать опасения монархов. Наоборот, папы, видевшие в Ордене опору своего влияния в Европе, расширяли покровительство рыцарям до того, что в 1162 папа Александр III особой буллой освободил Орден от подчинения иерусалимскому патриарху (а в Европе — местным духовным владыкам), дозволив иметь собственное духовенство, которое зависило только от папского престола. К этому времени тамплиеры имели собственное войско, собственный суд (независимый от королевского), монастыри и замки, – огромные, независимые владения в каждом европейском государстве. На их территорию от произвола королевских чиновников охотно уходили крестьяне, горожане и даже дворянство, получая надежную защиту. Можно представить, какой грозной силой выглядел Орден в глазах европейских монархов. В лице тамплиеров формировалась как бы единая власть, которой оставалось совсем немного, чтобы объединить в своих рядах всю европейскую аристократию и горожан, стать над светской властью и положить конец европейским раздорам и войнам. Однако к началу 14 века положение изменилось. После того, как в 1291 пала Аккона, последний оплот христиан на Востоке, тамплиеры вынуждены были перебраться на Кипр и во Францию, где находились их основные владения. К этому времени Орден переродился. Рыцари утопали в роскоши, с которой познакомились на Востоке. Орден занимался торговлей и ростовщичеством и уже не стремился на борьбу с “неверными”. Рыцарей гораздо более занимали европейские дела. В Европе они встретили и своего главного противника — французского короля Филиппа IV “Фальшивомонетчика”, прозванного так за алчность и порчу серебряных денег. Здесь не место рассказывать обо всех интригах, благодаря которым 13 октября 1307 по приказу короля почти все французские тамплиеры вместе с гроссмейстером Жаком де Моле (обманно вызванным с орденскими сокровищами с Кипра под предлогом переговоров о начале нового крестового похода) были арестованы. Несмотря на то,что Филипп IV держал в своих руках папу Климента V, потребовалось почти семь лет для завершения процесса над тамплиерами. За это время многие из них погибли под пытками, а другие возвели на себя и на Орден чудовищные обвинения, от которых отказывались во время судебного заседания, чтобы “за возврат к заблуждениям” тот час же попасть на костер. И все же, когда 10 марта 1314 парижское судилище приговорило гроссмейстера и четырех других высших должностных лиц Ордена к пожизненному заключению, у великого гроссмейстера Жака де Моле и великого прецептора Жоферруа де Шарме хватило сил и мужества выступить с категорическим протестом против обвинения и с полным отказом от своих показаний под пыткам, за что на следующий же день они были сожжены в Париже. Орден был распущен, а все его богатства конфискованы королем. Обвинение было надуманным. Это видно хотя бы из того, что на заседании 3 апреля 1312, когда была оглашена запрещающая Орден булла, папа Климент V в присутствии Филиппа IV и множества рыцарей признался, что даже если Орден “нельзя уничтожить путями правосудия (поскольку доказательства вины тамплиеров не выдерживали проверки. — А. Н.), то все же он должен быть уничтожен путями благоразумия, дабы не разгневался дорогой сын наш король французский”. Стоит заметить, что в Англии, Германии и Португалии королевские суды полностью оправдали тамплиеров от обвинений в противоестественных пороках, богохульстве и сатанизме, так что рыцари там не потеряли своего положения и имущества. Но в целом гибель Ордена стала свершившимся фактом уже в силу папской буллы, запрещавшей его существование.

Что вменялось тамплиерам в вину? Нам, россиянам конца 20 века, знающим «механику» сталинских процессов 30-х годов, которые вызывали растерянность и удивление у европейцев, (они приходили к выводу, что все так и было, если обвиняемые сами подтверждали выдвинутые против них чудовищные обвинения), намного легче оценить “свидетельства”, добытые инквизицией, чем историкам прошлого и начала нынешнего века. Жившие в условиях не снившихся нам демократических свобод, европейцы не понимали, как человек может возвести на себя чудовищную напраслину, которая означает для него позорную смерть. Между тем Сталин и его подручные использовали старый инквизиционный прием – утверждение абсурда. Если человек строил общегосударственную промышленность, его обвиняли именно в ее развале, в саботаже и вредительстве; если он всеми силами укреплял обороноспособность страны, его обвиняли в подрыве армии и шпионаже. То же самое произошло и с тамплиерами в средневековье, тем более что с точки зрения Церкви той эпохи они оказывались повинны в нарушении обетов.Тамплиеры давали обеты почитания Девы Марии и Иисуса? Они носили на себе знак мученического креста? Стало быть, они втайне отрекались от Христа, от Бога, от знака креста и поклонялись дьяволу. Они отправляли публично торжественные богослужения, совершали шествия с почитанием священных реликвий? Стало быть, в своих неприступных замках они ночью совершали “черную мессу”, предавались педерастии, содомии, богохульствам и т. п. Никто не может это доказать? Значит, тамплиеры более хитры и лицемерны, чем можно предположить, они запугивают посвященных и уничтожают несогласных. Сравнивая показания, добытые под пыткой у тамплиеров, с показаниями прочих жертв святейшей инквизиции, обвинявшихся в сатанизме, колдовстве и ересях, мы обнаруживаем одну и ту же систему вопросов и ответов, в результате которых люди возводили на себя поклепы в чудовищных извращениях и преступлениях. Безусловно, среди тамплиеров, как в любых привилегированных организациях закрытого типа, могли иметь место пороки и преступления, однако не они определяли цели и задачи Ордена, характер жизни рыцарей, по первому зову магистра готовых жертвовать жизнью во имя высокой идеи. Суд современных историков безусловно оправдал тамплиеров, очистив их от грязных обвинений. Однако было и другое — та “ересь”, о которой во всех сохранившихся актах говорилось смутно и неопределенно — как о предмете неизвестном или нежелательном для его вынесения за пределы папской курии. В известной книге Е. Парнова “Трон Люцифера”, где истории падения Ордена тамплиеров отведено немало страниц, вопрос этот почти не затронут, поскольку автора интересовало только одно — обвинение тамплиеров в сатанизме на том основании, что во время своих тайных собраний они, по словам инквизиторов, “поклонялись идолу Бафомета”, под которым подразумевался Сатана. Любопытно: никто из тамплиеров не описал на допросах этого «идола» в согласии с другими. Один говорил о “мужской голове с длинной бородой”, в которой видели голову Иоанна Крестителя, другой — о серебряном изображении такой головы, третий — о женской голове, четвертый — о женской фигуре с козлиной головой, пятый — об “отвратительном черном идоле”, шестой — о человеческой фигуре с козлиными ногами и рогами и так далее. До сих пор точно неизвестно, что означает имя «Бафомет»: одного из демонов преисподней, неизвестное древним гностикам имя демиурга, или же, как буквально переводят некоторые с древнегреческого, “крещение мудростью”, то есть «посвящение в .знание»? Ольденбургский библиотекарь Мерцдорф в Галле опубликовал в 1877 документы, которые, по-видимому, проливают свет на действительное состояние дел внутри Ордена. Изучая историю масонства, Мерцдорф обнаружил в архиве главной гамбургской ложи ящик документов, вывезенных в 1860 из Петербурга вместе с другими документами закрытых В 1822 русских масонских лож. Среди них оказался список конца XVIII века, сделанный, как значится в заглавии, с документов ватиканского архива, относящихся к тайным тамплиерским уставам (в то время был известен только один из ватиканских подлинников, заключавший в себе Устав Ордена, принятый на соборе в Труа). Остальные документы содержали два схожих между собой закрытых устава и описание тайных знаков и паролей, при помощи которых посвященные могли узнавать друг друга, обращаться с призывом о помощи и эту помощь получать. В уставе, извлеченном из XXIV кодекса актов инквизиции, находятся «секретные постановления», которые, как отмечено в конце текста, «переданы братьями Рожером до Монтагю и Робертом де Барри, а переписаны братом Бернардом из Сент-Омера 18 августа 1252 г.”.

«Устав» начинается с заявления, что “теперь настали последние времена, и к тем, которые крещены не водою, а Духом святым и огнем, приблизилось царство Божие”. Обращаясь к начальникам Ордена, составитель (или составители) призывает учреждать “капитулы избранных”, в число которых дозволено принимать только самых достойных братьев, причем собираться они должны тайно, ночью, в месте, имеющем тайные выходы и охраняемом стражей. Кроме чистоты жизни, твердости в соблюдении обетов, неустрашимости и благородного происхождения, от кандидатов требовалась высокая образованность, владение языками и научные знания. Кандидата предстояло готовить исподволь, проверяя его качества и стойкость, постепенно открывая ему сомнения в истинности учения и жизни римской Церкви, которая уподоблялась библейскому Вавилону, уклонившемуся с пути истины и праведности. Примечательно, что подвергались сомнению возможность физического рождения Христа от Девы Марии, обладания Им реальным телом — а в таком случае, и возможность быть положенным в гроб и воскреснуть. Пояснялось, что крещение не ведет к очищению, что в освящении хлеба и вина нет никакого таинства, а значит, во всем, что «проповедуется в синагоге антихриста» (в римско-католической Церкви), нет ни истины, ни спасения. Когда кандидат усвоит эти истины и согласится с ними, ему можно намекать, что «есть лица, имеющие доступ к ангельским откровениям, привезенным из восточных стран», и что от него самого зависит, получить это знание или нет. Подготовив таким образом кандидата и получив согласие капитула, назначали место и время для приема неофита. Сама процедура несколько напоминала прием в масонскую ложу, причем было оговорено, что если неофит проявит нерешительность, то весь церемониал следует обратить в шутку с изрядной выпивкой; этого рыцаря запрещалось впоследствии привлекать в члены тайного общества. В случае же его достойного поведения начинался настоящий ритуал. Когда неофита вводили в комнату, собравшиеся пели псалом. Посвящаемый давал обет молчания, а затеи «клялся, что верует в Бога Творца, в его единородного Сына, Вечное Слово ( Логос.— А. Н.), которое никогда не рождалось, не страдало, не умирало на кресте и не воскресало из мертвых». Вместе с тем он клялся в ненависти как к мирским тиранам, так и к «синагоге Антихриста, о пришествии которого известил Иоанн». После этой клятвы братья бросали на землю свои кресты и попирали их ногами — факт в высшей степени интересный, поскольку, как известно, не только первые христиане, но и многие сектанты категорически отказывались поклоняться кресту — как орудию мученичества Иисуса, воздвигнутому руками Его палачей. Вместе с тем специальный параграф, отказывая Христу в физическом существовании среди людей, требовал от посвященных с почтением относиться к «Иисусу, сыну Марии», поскольку последний принадлежал к Его ученикам. Статуты предписывалось читать четыре раза в год: накануне Крещения, Великой Пятницы, дня Иоанна Крестителя и архангела Михаила, особо почитавшихся тамплиерами. Тут же указывалось, что члены капитула имеют право их комментировать, пополнять и изменять. Запрещен был только их перевод с латыни на местный язык, чтобы они не попали в руки необразованных людей.

Для нас интересно изложение самого учения “избранных”, от которых требуется “оставить мир, воздерживаться от излишнего употребления мяса, преследовать воров, ростовщиков, клеветников, развратников и разбойников, снискивать себе пропитание физическим и умственным трудом, не причинять оскорбления ни одному честному человеку, принимать с любовью всякого, кто выкажет ревность к нашему учению, повиноваться больше Богу, чем людям. Если будут исполнены эти правила, нет нужды в таинствах, которые продаются в синагоге Антихриста; а если они будут нарушены, никакие таинства не доставят спасения. Тут содержится вся сумма нашего оправдания, и в дополнение к ней не требуется установление каких-либо новых церемоний, так как все Евангелие и апостольское Учение ограничивается тем немногим”. Определяя в дальнейших параграфах, как должны себя вести посвященные, чтобы не подавать повода к подозрениям и пересудам со стороны других братьев и мирян, а также со стороны духовенства, авторы статута рассказывают далее об устройстве орденских зданий и помещений для тайного капитула, об участии в выборах на орденские должности и о разрешении «принимать участие в войнах на Востоке и в Испании, но с условием, чтобы они боролись ради освобождения угнетенных, а не из-за славы». Знаменательное указание, что при каждом орденском доме «следует завести библиотеку, в состав которой, кроме Библии и творений святых отцов, должны входить произведения Иоанна Эриугенны, Ансельма Кентерберийского, Абеляра, собрание канонов Грациана, Петра Ломбардского и, наконец, недавно запрещенные синагогой Антихриста сочинения Амалика де Бена и Давида де Динанто». Третий документ, озаглавленный “Книга утешенных”, излечен был из ватиканского кодекса XXX, и в конце имел помету, что “правипа эти собраны магистром Ронцеллином, а переписаны братом Робертом из Самфорда, прокуратором тамплиеров Англии, 28 июня 1240 г.». В отличие отпредыдущего, в своей преамбуле он содержит заявление, что только одним “утешенным” доступен свет Истины, которого не ведают “ни прелаты, ни князья, ни ученые, ни сыны Нового Вавилона”. Последним (приверженцам римско-католической Церкви, — А. Н.) следует наиболее осторожно сообщать какие-либо сведения, с осмотрительностью принимать их в число “утешенных”. Однако двери тайного братства должны быть открыты всем, невзирая на национальные различия, и в первую очередь тем, “которые в Тулузской провинции называют себя “добрыми людьми”, в Лионской области — “бедными” (речь идет о катарах и альбигойцах — А. Н.), скрывающимся около Вероны и Бергама, “байолям” Галиции и Этрурии, “боргам” ( богомилам — А. Н.) Болгарии, “друзам” на Кипре и в горах Ливана, а также сарацинам в Испании”. В последнем случае в пример приводится посвящение Саладдина по ремендации Энфрида Турского. “Утешенные” составляли еще более узкий круг, чем “избранные” предыдущего документа. Возрастной ценз не допускал приема людей моложе 36 лет; особенно трудно было проникнуть туда “монахам, клирикам, аббатам, епископам и клерикальным ученым”, “потому что они часто поступают коварно, скрывая в сердце измену, или, отказавшись от своих заблуждений ищут Света только для того, чтобы с большей свободой погрязнуть в пороках”. Строго и уже безо всяких особых испытаний совершался прием в “капитул утешенных”. “Каждый избранный, прежде чем он будет допущен в число утешенных, должен вручить своему учителю письменную подробную и обстоятельную исповедь во всех своих грехах и проступках, совершенных им по настоящее время: полноту и истину своей исповеди он обязан подтвердить клятвой в присутствии двух свидетелей; эта исповедь должна быть положена на хранение в архив капитула.” Подробное описание обряда с чередованием пения антифонов и псалмов, последующих молитв и клятв, свидетельствует о церковном характере “капитула утешенных”, противопоставлявших свою “истинную” Церковь — “вавилонской блуднице” — Риму, тогда как в “уставе избранных” ощущается гораздо больше свободной духовности и уважения к интеллекту. Интересно, что именно в “капитуле тешенных” мы встречаемся с “идолом Бафомета”, которого вынимали из реликвария и, подняв, показывали братии и неофиту со словами: “Народ, ходивший во тьме, увидал великий Свет, который возблистал и для сидящих в стране и сенни смертной. Трое суть, которые возвестили миру о Боге, и эти трое — суть одно!”

Что означала эта знаменательная фраза, не совсем понятно, как и последующее указание в ту же или следующую ночь раскрыть неофиту “тайное учение о Боге, о вочеловечении, об Иисусе, о Новом Вавилоне, о природе вещей и вечной жизни, о тайнах, касающихся человека, о великой философии, Абраке и талисманах”. Впрочем, предостережение последующих параграфов “не совершать известных алхимических опытов, простые металлы превращая в золото или серебро” в тех домах, где кроме посвященных проживают и другие братья, а заниматьтся этим “в отдаленных местах с соблюдением величайшей тайны, на пользу себе и утешенным”, совершенно определенно указывает., что рассматриваемое ответвление тайного тамплиерства имело дело не столько с широко распространенными в те времена «ересями», сколько с алхимическим оккультизмом, от которого открывался прямой путь к практической магии и каббалистике. Ни один из этих тайных статутов не дает основания заподозрить “избранных” или “утешенных” тамплиеров (составлявших, возможно, наряду с другими такими же тайными капитулами со своим уставом Орден внутри Ордена) в склонности к сатанизму, на чем настаивали их обвинители и клерикальные историки позднейшего времени. Конечно, нельзя поручиться, что при многократной передаче с Востока, откуда берет начало это тайное учение, понятие «крещения мудростью», связанное непосредственно с Иоанном Крестителем, особо почитавшимся у тамплиеров (владевших, возможно, и серебряным изображением его головы), не было позднее истолковано как название «идола». Быть может, в сознании “добрых людей” и “богомилов” он соединился с образом того самого Утешителя-Параклета, приход которого возвещал в своих пьесах-диалогах А. А.Карелин. К слову сказать, у Карелина использован и образ «другого Иисуса, сына Марии», который ничего общего не имел с одноименным ему Учителем, посвященным в таинства жрецами Египта. Действительно, параллелей и аналогий оказывется весьма много даже при столь ограниченном материале для сравнительного изучения тайного тамплиерства и анархо-мистиков. Упоминание в «Уставе избранных» “Вечного Слова, которое никогда не рождалось, не умирало и не воскресало”, равно как и отказ видеть в Христе человека, отделяя Его от “Иисуса, сына Марии”, сразу же переносит нас в сферу идей гностиков, которые точно так же отказывались видеть в Искупителе воплощенного Эона, принимая лишь Его духовную сущность и полагая физическое тело не более чем временной, косной оболочкой. Христос, «Эон Любви», мог считаться «Сыном» Высочайшего Бога, потому что был исходящей от Него частью. Однако этот Бог не был непосредственным творцом мира, созданного демиургом, не подозревавшим ни о заложенной в нем самом божественной искре Света (ее освобождение должно свершиться через духовное восхождение человека), ни об иных Сферах Божественного Мира, которые располагаются по ступеням Золотой Лестницы. Такое же сходство мы обнаруживаем и в отношении тайных тамплиеров к римско-католической Церкви и к папскому престолу. В этом смысле тамплиеры были единодушны с «еретическими» движениями средневековья, сориентированными на взгляды первых христиан и гностические учения. Даже а кратком изложении параграфов «Устава избранных» открываются совпадения с этической программой ранних христиан (исключая, может быть, обязательное “равенство” и “общность имуществ”, которые могли существовать только в социальных низах, как один из вожделенных признаков “царствия Божьего”). Вместе с тем в «Уставе» возникает новый, по сравнению с Востоком, этический аспект, игравший в европейской культуре совершенно исключительную роль на протяжении всей ее истории: свобода. Так, может быть, именно об этих “избранных” писал в своем памфлете Ю Аникст? “Избранный”, о6ретая знание “добра и зла”, вместе с тем приобретает свободу мысли и поступка — возможность без чьего-либо насилия или понукания избирать в любой ситуации путь борьбы за справедливость, путь помощи страждущему, путь истины и совершенствования.

Мне представляется, что «Книга утешенных», где подчеркивается недоверие к служителям церкви и к “ученым людям” (ориентированная, по-видимому, на менее образованные слои населения, открывающая двери всем, кто выступает против римско-католической Церкви), оказывается в гораздо большей зависимости от церкви — как в силу направленной оппозиционности, так и в силу тех ритуалов, которые она заимствует у противника. Если же вспомнить, что «Книга утешенных» происходит из Англии, где рано проявилась оппозиция Риму, завершившаяся в XVII веке английской революцией, то я не вижу ничего противоречащего предположению, что именно здесь, в стране, где тамплиеры были оправданы королевским судом, несмотря на запретительную буллу папы Климента V, эти традиции и установления вполне могли сохраняться до возникновения “правильного масонства”. Впрочем, этот вопрос требует особого рассмотрения. Как осторожно замечали рецензенты труда Мерцдорфа, в то время еще не был найден в ватиканском архиве оригинал, с которого была снята копия рассматриваемого документа. Обратить внимание следует на другое. Содержание обоих статутов («избранных» и «утешенных»), их безусловная связь с гностическими учениями позволяют сделать попытку определить истоки обвинения тамплиеров в “сатанизме”, что, кстати сказать, в те достаточно варварские времена имело совсем иную окраску, чем семь веков спустя. Гностики полагали, что Эоны сходили дважды на землю, для того, чтобы освободить мир и человека от власти злого и ограниченного демиурга Иальдобаофа, тождественного ветхозаветному Яхве, который по незнанию вложил в человека частицу божественного Света, но позволил пользоваться только ощущениями тела, запретив путь познания. Первым был Эон Мудрости в облике Змия, освободивший человека от незнания и от власти Яхве, дав ему возможность двигаться в высшие миры путем познания, гнозиса. Он спустился, чтобы пробудить заложенные в человеке божественные силы. В отличие от догматического церковного учения, Змий был не “падшим архангелом”, не “врагом рода человеческого”, не олицетворением зла, а только посланцем высших сил. У манихеев и болгарских богомилов Сатанаил прямо называется “братом” Христа, поскольку в теософии гностиков это имя не ассоциировалось со злом, ибо абсолютного (существующего в качестве оппозиции добру) зла нет, а есть только неведение добра. Суть заключалась в определении того, что есть добро и зло, имена же не играли роли. Яхве был богом материального мира, богом запретов, ограничений и страданий, богом, создающим несправедливость и умножающим по своей прихоти эти несправедливости, как о том рассказывала Библия. Вместе с тем он требовал поклонения, жертв и сделок между собой и людьми. Можно ли было его считать “богом”? Гностики однозначно отвечали «нет», потому что если он и был богом, то богом зла, а не добра. Вторым сходил на землю Эон Любви, известный под именем Христа, чей приход был возвещен Иоанном Предтечей, или Крестителем. Крещение людей водой предшествовало истинному крещению их в духе. К знанию, гнозису, они должны были теперь присоединить любовь ко всему живому, всему сущему в мире — чтобы осознать свою с ним общность. Вот почему мне представляется, что «крещение мудростью» («Бафометом») сопровождалось открытием той истины, что трое — Эон Мудрости, Эон Любви и ожидаемый Параклет (“Утешитель”) — едины, поскольку являются эманациями Логоса, семенами которого являются и люди, и духи, идущие вверх, к Свету, к Высшему Богу, Сущему и Непостижимому, поскольку несут в себе искры Божественного Света. Естественно, с точки зрения ортодоксальной Церкви все это было ересью гораздо худшей, чем идолопоклонство и обращение к силам ада. Учение Церкви (в противоположность проповеди Христа) строилось на изначальном дуализме мира, где идет борьба света и мрака, темных и светлых сил, духов добра и зла. Постоянно указывалось, что «в данный момент» торжествует «враг рода человеческого», которому «дана воля», с тем чтобы по прошествии неопределенно, долгих лет раз и навсегда восторжествовала справедливость. говоря, Церковь в лице ее иерархов молчаливо соглашалась с тезисом, согласно которому Земля и человечество в их земном существовании отданы во власть зла, поэтому она и сама ведет себя «применительно ко злу», как можно сказать, перефразируя Ф. М. Достоевского. В какой-то мере церковное учение было учением «о несвободе человека», с которым по самой сути своей не могло примириться рыцарство, возросшее в Европе на противоположных началах — равенства, взаимного уважения, братства и свободного выбора. Не просто столкнувшись на Востоке с миром новых идей и представлений, а глубоко проникнув в него во время долгих перемирий и контактов со своим столь же рыцарственным (но во многих случаях гораздо более просвещенным) противником, тамплиеры не могли пройти мимо тайных учений, которые всегда жили бок о бок, заимствуя друг от друга знания и не обращая внимания на религиозные и национальные барьеры. Сравнивая результаты такого краткого сопоставительного анализа с тем, что сейчас известно о гностиках, с одной стороны, а сдругой — об анархо-мистиках (особенно из их легенд), невольно приходишь к заключению, не просто о схожести многих положений и образов, но и об их тождественности. Но что это дает исследователю? Только убежденность, что общие гносеологические корни исторических тамплиеров и тамплиеров нашего века восходят к одним и тем же источникам. Доказать, что гностические представления были восприняты московскими анархо-мистиками именно через тамплиеров, я полагаю, никогда не удастся (хотя бы потому, что к 20-мм нашего века достаточно широко и полно были опубликованы и те, и другие источники). Нет гарантии, что имела место многовековая передача гностических легенд, а не их заимствование и переработка из новейших публикаций. Желающий воссоздать ритуалы и легенды тамплиеров (как в масонстве XVIII века) легко мог это сделать хотя бы по актам инквизиции, опубликованным уже в XVII веке. С другой стороны, публикации древних гностических текстов в XIX и начале 20 века давали пищу тому направлению, которое известно под названием “французского оккультизма”. Он был связан с розенкрейцерством, а через него – и с тамплиерством, которое вошло в систему масонских степеней. Пока я не не знаю ни одного факта, который мог бы истолковать иначе, памятуя при этом, сколь обширна была уже к концу XIX века оккультная литература во Франции и Германии. Она питала возрождавшиеся на совершенно иной социальной и культурной почве антиклерикальные (и антиматериалистические) движения. Достаточно припомнить печально известного Лео Таксиля (“доктора Батайля” с его “Дьяволом в XIX веке”), обличавшего сатанизм, якобы захвативший весь мир, чтобы понять, насколько тогда эти вопросы были «модными» и с какой осторожностью следует принимать на веру утверждения в древности этих мистерий. Все темы и сюжеты затронутые в легендах — космогония и теогония, история Грааля и копья Лонгина, рыцарские сюжеты и мистичность “гроба Господня” (делавшая напрасными крестовые походы, поскольку нечего освобождать), равно как и крайне общее изображение рыцарства, не сохранившее ни одной детали, которая не была бы известна из других источников, — все это заставляет думать, что тамплиерство, укоренявшееся на российской почве Карелиным, имело скорее не исторический, а общекультурный характер. Такой взгляд подтверждает и рыцарская символика, насколько ее удается восстановить по протоколам следственного дела. Единственной чертой, напоминающей об историческом Ордене тамплиеров, оказывается белый холщовый пояс — символ чистоты сердца, — который получали посвящаемые в Орден. Знак восьмиконечного красного креста на белом фоне — основной знак исторического Ордена тамплиеров (как будто бы позднее замененный знаком «Т» — “тау”, “тамплиер”) — нигде, насколько я мог выяснить, у анархо-мистиков не фигурировал. Вместо них были красная и белая розы, хотя символика каждой из них тоже не вполне ясна.

Конечно, можно предположить, опираясь более на “Устав избранных”, что «в мирах и веках», на протяжении протекших столетий, многие параграфы тайного устава тамплиеров были пересмотрены и изменены до неузнаваемости. Однако можем ли мы в таком случае говорить об Ордене тамплиеров, поскольку это понятие заключает в себе совершенно определеное содержание? Ведь и рассматриваемый «Устав» относился не к тамплиерам, а лишь к “избранным”, которые, образовав “Орден в Ордене”, представляли собой новую духовную организацию, которая должна была когда-то принять иной облик, нежели прежний Орден. Еще больше оснований говорить об этом пути эволюции части Ордена дает “Книга утешенных”, организация которых развивалась в сходном и все же, как мне кажется, ином направлении, чем братство “избранных”. Безусловно одно: и те, и другие могли стать основой для формирования в дальнейшем масонских организаций с их лозунгами “братства, равенства, справедливости и свободы. Однако произошло ли это? Осуществился ли реальный, “физический” перенос через столетия древнего знания, или каждый раз при возникновении оппозиции господствующей церкви происходило спонтанное открытие древних истин? Пока я склоняюсь ко второй версии, хотя окончательно можно решить этот вопрос, только сравнив Орден Света с другой организацией, о которой упомянул Ю. Аникст в своем памфлете по поводу А.А.Солоновича, — с масонством. С тем самым масонством, которым почему-то ни разу не поинтересовались следователи ОГПУ. Попытка проследить исторические корни новых тамплиеров оказалась успешной. Конечно, ни о какой тождественности рыцарско-монашеского Ордена средневековья с анархо-мистическим Орденом Света и речи быть не могло: историческая реальность XII—XIII веков в первой четверти 20 века могла претвориться в жизнь лишь символически. Интересно, что по своим идейным установкам, этическим предписаниям и корням, уходящим в гностицизм, к раннесредневековым христианским ересям, анархо-мистики действительно оказались близки тому идейному «тамплиерству», которое вызвало гонения со стороны церкви в XI веке. Подобные совпадения ставят перед исследователями анархо-мистицизма вопрос об отношении последнего к масонству, поскольку именно масонство в двух главнейших системах — Строгого Шотландского послушания и Шведского Строгого послушания — утверждает свою преемственность от тамплиеров, которые скрылись от преследований в Шотландию, где передали «вольным каменщикам» свои знания. Если признать подлинной “Книгу утешенных” (1240), в которой двери тайного капитула тамплиеров открываются перед гонимыми еретиками (альбигойцами, богомилами и пр.) как раз после окончательного разгрома их на юге Франции (1229), то с исторической точки зрения здесь не окажется никакого противоречия, поскольку, как я отмечал выше, статут этот был переписан именно в Англии, а не на континенте. В обширнейшей литературе, посвященной масонам, связь масонства с тамплиерством в целом не подвергается сомнению. Споры идут о формах передачи традиции, о том, существовали ли «братья-каменщики» в Англии и Шотландии XI века (зарождение масонства в его нынешнем виде обычно относят к XII веку). Как мне кажется, исследование М. Морамарко «Масонство в прошлом и настоящем» (недавно ставшее доступным для русского читателя) справедливо переводит этот вопрос в иную плоскость, показывая непрерывность существования «строительных братств» (а стало быть, и преемственность передачи строительных секретов и ритуалов) на протяжении всей истории Европы. Вопрос не в том, в какой форме продолжала жить традиция, а кто был заинтересован в ее поддержании. Как мне представляется, никогда не было недостатка в приверженцах восточной и древнехристианской мистики, связанной с ересями, алхимией, каббалой, астрологией, попытками подчинить себе мир духов и стихийных сил. Об этом свидетельствуют и развитие науки в XI—XII веках, и многочисленные инквизиционные процессы. Но это общие рассуждения. Есть и более конкретные свидетельства. В масонстве уже первый шаг на пути посвящения в степень ученика определяется его «стремлением к Свету». Символикой Божественного Света проникнуто все масонство, и «рыцари Света» уже на основании этого факта могут восприниматься как одно из ответвлений всемирного братства, которое выступало под лозунгами свободы и справедливости. И те, и другие проявляли особый пиетет к Евангелию от Иоанна, к Апокалипсису и к памяти Иоанна Крестителя (его день для всех масонов является главным праздником). В Древнем Шотладском обряде, разделенном на 33 степени или «градуса», 17-й градус — Рыцарь Востока и Запада — отмечен «почетным знаком восьмиугольника» (вспомните «голубую восьмиконечную звезду» в ритуале посвящения в Орден Света). На лицевой стороне этого восьмиугольника изображали Агнца с книгой Семи Печатей. Они ассоциируются как с Апокалипсисом, так и с «Печатями Мистического Молчания» из орденских легенд. Как пишет о 17-й ступени Морамарко, главное в ее содержании — призыв к соединению духовных учений Востока с рыцарскими идеалами Запада. Это было свойственно и средневековым тамплиерам, и анархо-мистикам. Столь же любопытен для сравнения оказывается и 18° (18-й градус), вводящий в степень «Князя Розенкрейцера». Согласно масонской легенде, после разрушения орденского Храма рыцари Востока и Запада (тамплиеры 17-го градуса) скитались в горах и лесах, скрываясь от гонений, пока их не приняли в свои ряды розенкрейцеры. В символике этой степени гностические идеи сливаются с началами научного мировоззрения. Кроме того, как пишет Морамарко, «обязанностью масона, посвященного в степень розенкрейцера, по крайней мере в итальянской традиции, было вести работу в больницах, общественных и частных организациях, занимающихся благотворительностью, во всех учреждениях — как сказано в уставе, созданных для того, чтобы облегчить страдания человека». То же самое и у анархо-мистиков — с их благотворительными лекциями и концертами для неимущих, с их «Черным Крестом». «Братство Милосердия» поставило своей задачей заботу о больных и бедных с использованием всех средств, доступных в России тех лет. Рассматривая градусы Древнего Шотландского обряда в их символическом значении, нельзя не заметить, что 17-й и 18-й градусы близки «Книге утешенных», что, быть может, и предопределило вхождение этой ветви тайных тамплиеров в Орден розенкрейцеров. Для тамплиеров (живших по «Уставу избранных») в Шотландском обряде предусмотрена гораздо более высокая, завершающая масонскую иерархию 30-я степень «Рыцаря Кадоша» (то есть «Святого Рыцаря». Есть три еще более высоких степени, однако они имеют чисто административное значение и не знаменуют духовного восхождения). Ритуал возведения Мастера в градус Рыцаря Кадоша символически связан с воспоминаниями о гибели Ордена тамплиеров и великого магистра Ордена Жака де Моле, который как бы снова возвращается в мир, воплощаясь в новом Рыцаре Кадоше, чтобы восстановить попранную справедливость. Однако отмщение зла есть не совершение нового зла, а восстановление справедливости через преодоление зла в окружающей жизни. Вот что пишет по этому поводу Морамарко: «Для Рыцаря Кадоша долг — это «дхарма», устремленность осуществить смысл своего существования путем реализации всех возможностей своей личности. Рыцарь Кадош должен претворять на практике знания, полученные им в храме. Но каким образом? Никто не в состоянии его научить этому. Секрет инициации остается секретом до самого конца. При этом следует учесть, что масоны обычно гордятся тем фактом, что никогда не подавляют творческую индивидуальность своих адептов, но способствуют «индивидуализации», то есть стремятся раскрыть в личности человека все то, что в ней отложилось в ходе совершаемого пути, то, что было усвоено в доктринах и символах предыдущих степеней, то, что свидетельствует о развитости духа.» Последнее замечание чрезвычайно важно. На протяжении всего своего исследования Морамарко подчеркивал ту высочайшую степень духовной свободы и свободы мнений, которая характеризует масонство, требующее от братьев только веры в существование Великого Архитектора Вселенной. При этом предоставляется полная свобода Его восприятия и осмысления, самостоятельность в выборе пути и разрешении встающих вопросов. С изложенным замечательно совпадают показания двух арестованных, которые отрицали свою причастность «Ордену Света», однако тесно соприкасались с рыцарями.

Первое свидетельство принадлежит Д. А. Бему (который, видимо, все же принадлежал к Ордену) — доценту теоретической механики, преподавателю МВТУ имени Баумана и других московских вузов, заместителю заведующего музеем П. А. Кропоткина. «Анархо-мистицизм я считаю попыткой дать анархизму некоторое философско-идеалистическое толкование, — показывал он на допросе 15.9.30 г., — хотя думаю, что ни анархизм, ни мистика не могут иметь места как явления массовые: они для отдельных индивидуумов. В настоящее время считаю пропаганду анархических идей преждевременной, так как, будучи неправильно поняты, они могут нанести только вред. Усвоение их возможно лишь при высоком культурном уровне масс, а для этого необходима интенсивная культурная работа не менее 50 лет. В своей личной жизни я стараюсь избегать всякого насилия над людьми, выработал спокойное отношение к различным взглядам людей и считаю, что каждый человек имеет право иметь свои убеждения и должен при этом считаться с тем, чтобы они не приносили вреда окружающему обществу. За жизнь нужно постараться узнать возможно больше, а при жизни принести окружающим людям наибольшую пользу.» Другое свидетельство принадлежит В. И. Сно — человеку, случайно попавшему в дом Никитиных, а затем к Солоновичу в Кропоткинский музей. Он не имел ни достаточного образования, ни определенных интересов. Посещая собрания рыцарей, Сно хотел, чтобы его «наполнили содержанием», не замечая, что для этого еще надо иметь «сосуд». Ему надо было бы идти или в церковь, или в комсомол. «Пообдумав над вопросом об анархистах, — писал он в своей «Подробной автобиографии», — я понял, что мне начинают предъявлять требования в каком-то послушничестве; во-вторых, я не встретил со стороны анархистов ни совета, ни поддержки. У них это не принято, и они ясно дали понять, что обращаться за советами нельзя. Можно говорить только свое мнение и вносить свои предложения.» Образы, близкие к масонским, можно найти и в других показаниях, например Е. А. Поль. «На этих собрания говорили о работе над собой (по масонской терминологии это называлось «работать над камнем». — А. Н.), о воспитании духа, твердой воле, избавлении от имеющихся недостатков, о помощи близким. В области искусства каждый должен был овладеть своей областью, чтобы через нее влиять на людей облагораживающе, так как искусство может смягчать дурные инстинкты и пробуждать лучшие чувства. Кроме того, рассказывали о своих личных хороших поступках.» И все же, несмотря на определенную схожесть анархо-мистиков и масонства, первая же попытка их сравнения производит обескураживающее впечатление. В первую очередь — с точки зрения символики и ритуала. Масонство ритуально от начала до конца. Каждый жест масона, каждое его слово полно тайного смысла и является символическим. Его невозможно представить без циркуля, угольника, лопатки, молотка, фартука, перевязи, перчаток и всей прочей атрибутики, не говоря уже о паролях и знаках, которыми открывается вход в ложу. Нельзя представить масонство и без ложи (специального помещения, копии масонского храма), где обязательно должны присутствовать перечисленные атрибуты и много других предметов. У каждой масонской ложи были свои ритуалы, сохранявшиеся в тайне от членов других лож. Структура масонства, несмотря на провозглашаемое в нем (и действительно существующее) равенство, всегда являла строгую иерархичность. В первую очередь это проявлялось в статутах, дипломах и прочих документах, которыми управляли ложи, которыми подтверждалась их «законность», а также статус («градус») того или иного мастера (удостоверявший его принадлежность к определенной ветви братства). Недавно переизданный двухтомник издательства «Задруга» — «Масонство в его прошлом и настоящем» — позволяет представить чрезвычайную сложность и пышность ритуалов (которые часто оказывались единственным содержанием собраний). Современные авторы подтверждают приверженность к обрядовости и ритуалам у нынешних масонов. При всем желании этого невозможно обнаружить у анархо-мистиков. Как я писал выше, единственные известные мне знаки, имевшие символическое значение для рыцарей Ордена Света, — это белая роза и голубая восьмиконечная звезда. Звезда символизировала мир восьми измерений — мир ангелов, промежуточный между миром людей (4 измерения) и архангелов (16 измерений). Белые розы были знаком чистоты устремлений, знаком принадлежности к Ордену. Ни в одном масонском ритуале мы их не находим. Источником восьмиконечной звезды скорее может быть символика Богоматери (практически отсутствующая в масонстве), чем восьмиугольник 18-го градуса, Князя Розенкрейцера. Несколько больше соответствий при желании можно найти в семи степенях Ордена Света (о них говорили некоторые арестованные). Действительными степенями в Шотландском обряде считается тоже семь ступеней: 1) ученик, 2) подмастерье, 3) мастер (общие для всех масонских систем), после чего идет 4) тайный мастер, 5) рыцарь-избранник Девяти (что соответствует 9°), 6) Князь Розенкрейцер (соответствует 18°) и 7) Рыцарь Кадош (соответственно 30°). Впрочем, число 7 священно едва ли не для всех религиозных систем. И в самом масонстве идут вековечные споры о количестве степеней. Большинство склоняется к тому, чтобы признавать только три степени — ученика, подмастерья и мастера; все остальные оказываются «декоративными». Так, может быть, прав Ю. Аникст, отрицавший подлинность установлений Ордена? Похоже, анархо-мистики лишь формально следовали исчислению ступеней Шотландского обряда. Наиболее подробно рисует картину посвящения в Орден Ф. Ф. Гиршфельд. Напомню, в чем состоял ритуал. Проводивший посвящение старший рыцарь с белой розой в руке рассказывал вступавшим в Орден легенду о Древнем Египте (она опубликована в «Науке и религии», № 8,1992). К посвящаемому подходили два других старших рыцаря (мужчина и женщина), призывая его быть мужественным, блюсти честь и хранить молчание. Затем принимавший ударял посвящаемого рукой по плечу, имитирую удар плашмя мечом в рыцарском посвящении, и предлагал ему выбрать орденское имя. В разных кружках эти имена начинались с разных букв. При вступлении неофиту сообщалось следующее: Орден имеет семь степеней, во главе его стоит командор; рыцари переводятся из степени в степень в зависимости от их деяний (практически это делалось по прослушивании определенного количества орденских легенд); цель Ордена — борьба со злом (которое заключается во всяком проявлении власти и насилия); в Орден не принимают ся члены политических партий (принадлежность к анархическим группировкам допускается); средства Ордена образуются путем ежемесячного отчисления рыцарями одного или полутора процентов их заработка. В этом нет ни одной черты, роднящей анархо-мистиков с масонами, особенно если вспомнить, что центральной темой масонских обрядов всегда была смерть и победа над ней; важнейшую роль в ритуале играли череп скелет, гроб и т. п. Изображения этих предметов заполняют перевязи и фартуки масонов, их можно видеть на печатях, предметах обхода, переплетах книг, в орнаментике домов и помещений лож. Ничего этого нет у анархо-мистиков – ни в показаниях, ни в предметах, обнаруженных при обысках (хотя на религиозные символы, кресты, рапятия работники ОГПУ обращали особое внимание). В следственнном деле сохранилось показание Е.А Поль, которая описала рождественскую орденскую трапезу, происходившую скорее всего 25 декабря 1924. “Мы сидели за круглым столом, накрытым скатертью, в середине которого стояла чаша с вином накрытая белым покровом с крестом посреди. Сверху лежала какая-то веточка. На столе лежало Евангелие, заложенное голубой лентой. Праздник начался с вопроса младшего (по рыцарским степеням. — А. Н.) из присутствовавших о том, есть ли совершенная красота. Все остальные по очереди отвечали на этот вопрос, после чего можно было приступить к еде. Затем руководитель рассказывал какой-то миф, содержание которого совершенно не помню. Праздник закончился пением хором гимна архангелу Михаилу. Надо прибавить, что на стене висело изображение рыб (христианский символ.), а в руке корифея была небольшая черная палочка, которой давался знак к действию.”

Стоит также напомнить, что масонство было исключительно мужским братством, куда не допускались и не допускаются женщины, в то время как рыцаями Ордена Света (и других Орденов, о которых упоминает обвинительное заключение) женщины не только могли быть, но их присутствие считалось особо желательным при обряде посвящения. Вместе с тем, масонство категорически отмежевывается (во всяком случае, теперь) от всякого оккультизма, памятуя о том вреде, который нанес развитию движения в прошлом веке так называемый “французский оккультизм” с его “практической магией”, от которой легко перейти к подлинному “сатанизму”. Московские тамплиеры разделяли подобную точку зрения, считая практическую магию (в том числе спиритизм) совершенно недопустимой для человека, идущего к Свету, для человека, чьи действия озаряет только Божественнная Искра, которую он мог ощутить в себе и теперь несет столь же трепетно, как сохраняемый в ладонях дрожащий огонек свечи от светлой Утрени. Приходится признать, что анархо-митики не принадлежали ни к одной ветви масонства, хотя какие-то связи А. А. Карелина с Великим Востоком Франции (или сходной системой) представляются возможными. Вывод несколько обескураживающий, потому что в 20-хх в Москве и в Петрограде существовали масонские ложи (о них начинают упоминать в печати), причем эти ложи именно этического, а не политического направления (когорому посвящены книги Б. Николаевского и Н. Берберовой). Интересно признание скрипача Камерного ( а затем Большого) театра З.М.Мазеля, близкого друга М. А. Чехова, что в середине 20-х годов он вместе с Чеховым «ходил на заседания масонской ложи в Москве». Поначалу я склонен был относить это к Ордену Света или Храму Искусств. Что же представляли собой эти организации? Мне кажется, что понять их возникновение и распад, их характер и место в истории общества могут помочь показания людей, искренне говоривших на следствии о своем мировоззрении. При заполнении “анкеты арестованного” и в протоколе первого допроса почти каждый из них указал на свое анархистское мировоззрение. Многие не скрывали, что “к советской власти относятся, как и ко всякой власти, отрицательно, но считают нужным ее поддерживать за неимением лучшей” И все же это были разные люди, путь каждого из них в Орден Света был далеко не прост. Были люди верующие Е.Г.Адамова), сомневающиеся (А.С.Поль), прямые атеисты, как И. Н. Уйттенховен-Иловайская. Через мистику и толстовство к раннему христианству шел Н.К.Богомолов – один из ближайших сподвижников А. А. Карелина поВФАК, впоследствии разошедшийся с А.А. Солоновичем. 14 сентября 1930 он писал на допросе : “Еще раньше (смерти Карелина.) я начал интересоваться учением Л. Н. Толстого. Одного анархо-коммунизма мне казалось мало, казалось необходимым подвести под него более обширные основания идеологического порядка. Толстой связывал свое учение с христианством. Так я вошел в число членов-соревнователей Толстовского общества в Москве. Посещал собрания Общества и много думал, какой путь правильный: с применением насилия или без применения насилия? Решение этого вопроса я считал для себя важным. На этом пути мне пришлось обратиться даже к прочтению Евангелия к литературы по истории христианства. Должен оговориться, что я вообще не церковник, не хожу в церковь. К церкви, как властной организации, как к организации принципиально иерархического порядка у меня всегда было ярко отрицательное отношение. Нужно проводить резкую грань между церковью и христианством, беря последнее: как одно из учений о нравственности. Прочитавши некоторые источники, я увидел в поучениях церкви, что вопрос об оправдании государства и власти, оправдании насилия является нелогичным, двойственным и явно неверным. Размышления над текущей политической деятельностью как в СССР, так и за границей, привели меня к мысли, что применение насилия и должно становиться все менее действенным для тех, кто его применяет. Насилие не дает тех результатов, которые ожидают от него. Ознакомление с мистическими идеями, с учением Христа по Евангелию показало мне и с этой стороны правильность основных установок анархизма, как я их понимал, то есть принципов любви, красоты, безвластия, принципа добра. Слова Христа «не убий», «взявший меч от меча и погибнет» явились для меня определяющими мое личное поведение.” К слову сказать, о том же говорил и К. И. Леонтьев: «Я исповедую христианские идеи, заключающиеся в той проповеди любви, которая изложена в Евангелии, но не в церковном толковании, а в моем собственном, именно: Церковь истолковывает учение Христа для поддержки власть имущих, а в моем истолковании учение Христа является попыткой построить на земле братство на основах любви и равенства.» Более подробно, с указанием возможной практической деятельности, писал о своем мировоззрении Н. И. Проферансов. «Приблизительно с 1910—12 г. я перестал быть материалистом, а когда стал анархистом, то не считал, что для анархиста обязательно быть материалистом. Я считал и считаю, что в социализме и анархизме сущностью их являются требования, которые общи с требованиями первоначального христианства, именно — общечеловеческая солидарность и любовь к каждому человеку. Первоначальное христианство привлекает меня также тем, что отрицает собственность, государственную власть и стоит за экономическое равенство. В связи с этим я стал думать, что задачей анархистов в условиях советской действительности является пересмотр старого отношения к религииозным проблемам и обоснование синтеза анархического мировоззрения и мировоззрения раннего христианства, а также обоснование новой философии анархизма — осуществление в жизни таких учреждений, которые бы вытекали из этого синтеза анархии и религии. Это мне представляется возможным в результате длительной работы над просвещением в этом духе народных масс. Под такими учреждениями я мыслю всякого рода союзы, артели, коммуны, создаваемые на принципах религиозно-философского анархизма. Основываясь на существовании толстовских коммун, я думаю, что в таких коллективах можно вести анархическую и духовно-просветительную работу.” С иной подготовкой и иными мыслями оказался в Ордене А.В.Уйттенховен (1897-1966). До конца следствия он категорически отрицал свою причастность к Ордену и признавал только факт личного знакомства с Карелиным, Солоновичем и другими анархо-мистиками. Но в данном случае для нас важнее другое: объективный набросок эволюции интересов многогранного и талантливого человека – он был блестящим художником, служил секретарем военного атташе в Риге, блестяще знал несколько языков (в том числе древние), переводил, писал стихи. и провел жизнь по ссылкам и лагерям, скончавшись убежденным анархо-мистиком в инвалидном доме под Архангельском. Вот что он писал о себе 14 октября 1930: «На повторный вопрос об эволюции моего мировоззрения могу сообщить следующее: интерес к вопросам философского характера возник у меня рано (мне было тогда лет четырнадцать), и первым был интерес к анархизму, выразившийся в чтении Эльцбахера и Ницше. Чтение Эльцбахера ( книга «Анархизм» где излагаются разные системы анархизма) привело меня к изучению Льва Толстого и к увлечению его “Евангелием”, так что в течение нескольких лет (до 1915-1916 гг.) я считал себя толстовцем. от этого периода осталась у меня склонность к вегетарианству (мяса я не ем до сих пор, рыбу – изредка) и некоторые взгляды на искусство (например, нелюбовь к Шекспиру). Знакомство с различными религиозными системами (через ‘Толстого) привело к изучению буддизма и теософии. Первое выраэилось в том, что в университете я занялся изучением санскрита, прерванным призывом меня на военную службу в мае 1916. В университете же прочитал почти все книги по теософии, имевшиеся на русском языке. Пребывание на военний службе до октября 1917 г. (когда я вернулся с Юго-Западного фронта) прервало это изучение, возобновившееся отчасти осенью этого же. В университете я занятия не возобновлял, т.к. интересующие меня предметы (санскрит и экспериментальная психология) не начинали читаться. В это время я нашел (по объявлению на обложке книги) библиотеку Теософского общества, некоторое время брал там книги и познакомился с некоторыми теософами – преподавателем московского Общества Герье, библиотекарем Зелениной, Н. А. Смирновой, П. Н. Батюшковым. Из теософской литературы мне больше всего нравились книги Р. Штейнера, но тогда же я узнал, что Штейнер не теософ, а антропософ. Они привели меня к антропософии, и это увлечение (вытеснив теософию) продолжалось вплоть до осени 1920 г. Попав в это время за границу (в г. Ригу, в качестве секретаря военного атташе), я стал изучать последние работы Штейнера в области социального организма. По возвращении в Москву в 1922 г. я прочел в Антропософском обществе доклад «Очередная утопия», в котором резко критиковал идеи Штейнера, после чего всякие связи, кроме личных, с антропософией были прерваны.» Судя по всему, Уйттенховен познакомился с Карелиным в 1924, может быть, чуть раньше, и хотя он всячески уходил от ответа на вопрос, когда и при каких обстоятельствам это случилось, можно думать, что знакомство состоялось через В.С.Смышляева или Ю.А. Завадского (Уйттенховен хорошо знал их по театру, как, впрочем, и многих других сотрудников и актеров 2-го МХТ). Столь же вероятно, что знакомство с этим кругом лиц, входивших в Орден Света, началось у него в Антропософском обществе через М.А.Чехова и А.Белого, о знакомстве с которыми еще весной 1917 он говорит в своих показаниях. Кроме Белого из антропософов он называет А. С. Петровского, М. П. Столярова, Григорьева и Васильеву. Интересом к “древним легендам” объяснял свое вступление в Орден А.С.Поль, знакомством с Карелиным – Ю.А.Завадский и П.А.Аренский. Аренского рука ОГПУ достала только в мае 1937, когда уже были забыты анархо-мистики, но продолжался “отлов интеллигенции”. По многим показаниям, В.С.Смышляев, В.А.Завадская и П.А.Аренский проходили как старшие рыцари. К 1930 В.А.Завадская умерла, Ю.А.Завадский стараниями А.С.Енукидзе и К.С.Станиславского был спасен, а В.С.Смышляев почему-то не тронут. Ему предстояло разделить участь Аренского в 1937, но – по счастью! – Смышляев умер 3 октября 1936 от инфаркта. Аренский был арестован, осужден на пять лет колымских лагерей и умер там при невыясненных обстоятельствах за несколько месяцев до конца срока. В письме от 18.8.40г. своей жене, актрисе В.Г.Орловой-Аренской, которая спрашивала его об обстоятельствах дела (лна ничего не знала об анархо-мистиках: он не посвящал ее в орденские дела), Аренский писал: “. С Карелиным я был знаком только по одной причине: он обладал древнеегипетскими и средневековыми рыцарскими легендами, которые привлекали меня своей художественностью и в подлинности которых я хотел убедиться. Поэтому и после смерти Карелина продолжал видеться с Солоновичем, который читал мне эти легенды. Солонович же – один из последователей Карелина по анархизму. Он передал мне тетрадку с некоторыми древнерыцарскими обрядами, которые мы изучали и даже разыгрывали в кружке знакомых Веры Александровны (Завадской, которая до 1925 была женой Аренского, а с осени 1928 – Смышляева.), 5-6 человек. Там был и А.С.Поль. Когда я сошелся стобой, в 1925-27 гг., все это мне уже надоело и я перестал видеться с Солоновичем.” Конечно, это было не так, потому что Карелин умер только 20.3.26 и “видеться с Солоновичем после смерти Карелина” Аренский мог только в последующие годы, скрывая это от В.Г.Орловой, которая, впрочем, совсем не интересовалась этой стороной жизни. И все же письмо Аренского заставляет вспомнить о версии, выдвинутой на следствии моим отцом, об “игровом” характере Ордена Света. 23.1.31, уже после вынесения приговора, на очередном допросе он показывал: “. В период 1924-25гг., увлеченный формами романтического искусства, я близко подошел к представлениям о рыцарстве как универсальной форме романтической культуры. Никаких организационных форм, никакой мысли о воссоздании рыцарства в орденском смысле у меня не было и потому никаких уставов, никаких программ какого-либо действия тоже не предполагалось. Лабораторные занятия, требовавшие участия иногда нескольких лиц, породили, по-видимому, у некоторых представление о действительном наличии рыцарской организации, чему могло многое способствовать. Во-первых, наименование работы Орденом Света произошло от как бы некоего лозунга или девиза, под которым эта работа проводилась. Дело в том, что, взявшись за идею рыцарства, как материала для разработки, я прежде всего постарался отбросить все то историческое и классовое, что было связано с рыцарством Средневековья, взяв здесь рыцарство как бы в некой его абстракции. Таким образом, был поставлен вопрос о вообще “светлом” рыцарстве, понимая под этим отсутствие всякого рода каких-либо иных его определений. Наряду с этой основной работой наметилась также возможность идеологической проработки вообще проблем искусства под лозунгом искусства большого стиля в духе мистерии с привлечением соответствующей терминологии вроде “храма искусства”. Мистериальная основа такого искусства взята была именно потому, что вообще представляла собой форму синтетического искусства, из которой в дальнейшем развился театр и другие виды искусства. Все это в целом, однако, не ставило никаких политических целей и задач, и те организационные формы,в которые это выливалось, существовали постольку, поскольку какой-то минимум организованности должен был быть для осуществления самой работы.” Перевод серьезного, мистериального действа в “театр для себя” – не слишком убедительная форма защиты, тем более что, согласно другим показаниям, “романтическое увлечение” продолжалось не только в 1924-25х (на чем настаивали мой отец, Аренский и в какой-то степени Завадский), а значительно дольше, вплоть до 1930. Быть может, это отражение каких-то неизвестных сейчас обстоятельств тогдашней жизни, в которой эти даты и такая интерпретация событий могли сыграть спасительную роль? Мне кажется, прежде чем подводить хотя бы предварительные итоги, следует обратить внимание на несколько фактов, о которых шла речь выше. Мои попытки установить сколько-нибудь “правильные” истоки Ордена Света (и других аналогичных организаций) не привели успеху. “Тамплиерство”, занесенное в Москву Карелиным, не имело, по-видимому, никаких аналогий и было явным новообразованием. С одной стороны, это была попытка распространения анархистских идей среди интеллигенции (довольно равнодушной к анархизму с его примитивным экономическим материализмом); с другой – попытка вывести из тупика сам анархизм, внесением в него этического момента, который еще до Кропоткина начал разрабатывать Л.Н.Толстой, подойдя к проблеме государства и личности с позиций христианства. Началом всего мне представляется попытка Карелина укоренить “французский оккультизм” на российской почве, заинтересовав интеллигенцию “корпусом легенд”, происхождение которых до сих пор остается неясным. Розобраться во всем этом мешает и невозможность реконствуировать (хотя бы приблизительно) начало отношений карелина с Завадским, Аренским и другими. Как бы то ни было, весь этот сплав гностицизма, розенкрейцерства, средневекового рыцарства, теософии и оккультной египтологии отливается в зримые формы не ранее конца 1923 – начала 1924, когда начинается работа над “Золотым горшком” во 2-м МХТе, а в белорусской студии – над “Царем Максимилианом”, “Апраметной” и другими пьесами. Ситуация в стране способствовала успеху этого замысла. Церковь еще задолго до революции потеряла паству, вызывая со стороны населения, в первую очередь образованного, неприязнь своим обскурантизмом, сотрудничеством с государством в области запретительной и доносительной, своим сопротивлением давно назревшим внутренним реформам. Она не сумела объединить общество и противопоставила себя науке, которая бурно развивалась в XIX веке. Возникла ситуация, аналогичная той, о которой (применительно к Западу) говорил Дж.Гамберини, некогда Великий Мастер Великого Востока Италии, отмечая “универсализм” масонства: “Благодаря протестантской реформе, этическое единство западного мира прекратило свое существование в силу распадения христианства. Европейцы доказали, что они могут вполне обходиться без единства веры. Однако они оказались не в состоянии развиваться при отсутствии этического единства, общей нравственной ткани, связующей их воедино. Когда окончательно погибла иллюзия Священной Римской Империи, а религиозное единство вступило в полосу трагического кризиса, вот тогда европейцы и обратились к масонству. Оно приняло их в объятия своего конкретного универсализма, который тем прочнее, чем меньше в нем идеологических примесей”. Не так ли было и нашем случае? Анархо-мистицизм – не религия. Он не давал программы действий, не требовал исполнения устава, не вмешивался в личную и духовную жизнь человека. Анархо-мистицизм пытался убедить своих адептов лишь в том, что данная жизнь, имея физический конец, отнюдь не означает конца для духовной личности, которой не все равно, как будет пройден краткий, но обязательный отрезок земного существования. В мире распада и разрушения, в мире крушения, казалось бы, всех ценностей эта философия, питаемая достижениями человеческого духа всех времен и всех культур, опиравшаяся на один из наиболее понятных для европейцев идеалов нравственной чистоты – рыцарства – заинтересовала и увлекла множество людей. Их сознание было не способно смириться с разрушением многовековой культуры, с физическим уничтожением миллионов людей, по большей части не понимавших, что с ними происходит. Те же, которые понимали, видели, что у них отнята не только религия, но и вера. Они не верили существующей Церкви, ибо видели как она предавала их прежде и предает теперь, пойдя на сотрудничество с убийцами. Они убедились, что пропасть разделяет Церковь (организацию) и Учение, которое служителями Церкви было искажено. Нужна была новая вера и новая религия. Эту потребность и использовал поток чувственной мистики, оккультизма, интерес к тайным (и не тайным) учениям Востока. Но новые учения характеризовались либо ярко выраженным “учительством”, либо попыткой уловить души обещанием наделить “сверхъестественными” силами. Человек опять оказывался игрушкой в руках посредников, теряя представление о собственном пути и предназначении, о той естественной духовной эволюции, которая раздувает искорку упавшую от Логоса в косную материю, в пламя, рвущееся к изначальному источнику Света. Христианская церковь учила человека смирению и выполнению своих обязанностей. Масонство провозгласило необходимость активных действий в круге этических задач. Обращение анархо-митиков к гнозису потребовало от человека не только упражнений в нравственности, но и знаний об окружающем мире (в том числе полученных мистическим путем). Это не обогащало его материально, не наделяло сверхъестественными способностями, однако давало спокойную уверенность в том, что он двигается вперед, в назначенном ему направлении, для дальней, непостижимо прекрасной цели. А раз это так, то все что с ним может здесь произойти – бытовые травмы, арест, заключение, даже смерть, – не может затронуть той его Божественной Сущности, которая двигается “в мирах и веках” раз и навсегда перед начертанным ему путем. Даже если он будет сопротивляться, то и тогда со значительным опозданием, но его “поезд” все равно придет к конечной станции, ибо тьма – не реальность, а всего только отсутствие – незнание – Света. В этой связи я не могу отказать себе в удовольствии процитировать отрывок из обращения другого Вликого Мастера, который приведен в книге М.Морамарко, – о важности естественной эволюции: “Чередование времен дало человеку понимание меры времени: арка, состоящая из 365 дней годового цикла, есть синтез того, чем является его жизнь. Природный порядок вещей переменчив, но его устроение таково, что человек не испытывает при этом страданий. Медленно, но неуклонно день сменяется ночью, из царства дня человек переходит во владения ночи, испытывая наслаждение этой неизреченной гармонией. Данный порядок вещей приводит в равновесие миры – мир человека и мир природы. Человечество продвигается вперед только в том случае и тогда, когда перемены совершаются постепенно, путем восхождения с одной ступени на новую, высшую. Так восходит к Свету человек посвященный: медленно, но изо дня в день трудясь над над своим внутренним совершенствованием, работая в тайниках своего личного опыта, пользуясь поддержкой символов, он оказывается в силах отказаться от всего, что преходяще и мнимо. Вот почему всякий раз, когда мир потрясает насилие, чинимое во имя перемен, все остается так, как было прежде, или даже хуже, чем прежде.” Мне остается сказать уже немного. Вероятно, энтузиазм 1924-25 годов, когда образовались орденские кружки, на какое-то время спал в связи с арестом Солоновича. Но искра уже рагорелась. Дело было не в организации, не в символах, а в поисках и обращении сохранившейся духовной литературы, в организации новых переводов только что найденных и древних текстов, в общении людей друг с другом – во всем том, что подобно электрической искре возбуждает организм, впавший в каталептическое состояние. Люди читали, думали, обменивались мнениями и сами включались в творческую работу. Сейчас можно с уверенностью сказать, что репрессии 1929-30 годов уже не смогли уничтожить само движение. И хотя в 1936-37, а затем в 1941 изымались те, на кого не пали первые репрессии, повторно арестовывались вышедшие на свободу, тамплиерство продолжало существовать, приобретая новые формы, новые черты. До тех пор, пока жив человек, он будет верить в свое бессмертие и стремиться к познанию, которое и есть путь к Свету. И это единый путь до Человека и Мироздания “в мирах и веках”.

ТАМПЛИЕРЫ В АРХИВАХ КГБ: АДАМОВА Елена Георгиевна, русская, 33. Приемная дочь вдовы адвоката. Образование: гимназия, один год Бухаринского рабфака, затем Государственный институт слова. Библиотечный работник, рассказчик для детей. Работала при клубе «Красный Октябрь» Московской Белорусско-Балтийской ж. д. Верующая, православная. Арестована в ночь с 11 на 12 сентября 1930 г. При обыске изъяты личная переписка и фотокарточки. Обвиняется в участии в контрреволюционной организации, ведении антисоветской пропаганды, создании нелегальных кружков и руководстве таковыми. Анархо-мистик, рыцарь Ордена, рассказчик орденских легенд, мифов и сказок. Содержалась в Бутырской тюрьме. Приговорена к тремм исправительно-трудовых лагерей. Дальнейшая судьба неизвестна. АНДРЕЕВ Александр Васильевич, русский, 46 лет, из крестьян Пензенской губернии. Образование: незаконченное высшее, затем специальные бухгалтерские курсы. Работал бухгалтером Союзстроя ВСНХ. Анархо-коммунист с 1906 г. Арестован в 1907 г. за анархизм, выслан на родину, оттуда отправлен в Харбин солдатом. Арестовывался в 1918, 1919 и 1922 гг. Активно участвовал в работе «Черного Креста» помощи заключенным и нуждающимся анархистам», распространяя подписные листы и анархистскую литературу. Арестован 9.10.1930 г. При обыске изъято: статьи Хархардина — «Новый мир», «Традиции под видом новых исканий», «Россия XVIII века», пьеса «Анархисты», пьеса «Маги», статья о Христе на 38 страницах, папка с трудами А. А. Карелина, 4 книги рукописей, 7 папок с разными материалами, 2 записные книжки и разная переписка. Обвинен в антисоветской деятельности, в связи с анархистским подпольем и в распространении нелегальной антисоветской литературы. Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к тремм ссылки на Урал. 17.3.1935 г. приговорен к тремм исправительно-трудовых лагерей. Дальнейшая судьба неизвестна. АНОСОВ Григорий Иванович, русский, 42, из крестьян Воронежской губернии. Образование среднее. Инструктор по распространению печати. Анархист с 1905 г. До революции сидел за аграрные беспорядки в Воронежской губернии. В 1917 г. был в германском плену. С 1918 г. по март 1935 г. был секретарем ВФАК (Всероссийском Федерации Анархистов-Коммунистов). В 1925 г. арестовывался за анархо-подпольную деятельность. Арестован 15.9.1930 г. При обыске изъято: 1) газета «Рассвет» за 1925—1926 гг.; 2) папка с разными бумагами и статьями анархистского содержания: 3) папка с материалами, написанными на машинке, религиозного содержания: 4) регистр с вырезками из газеты «Рассвет» и других документов «Черного Креста» периода 1921, стихотворение С. Есенина «Послание евангелисту Демьяну» и другая литература; 5) 4 фотографии, различные адреса и царские (бумажные) деньги (купюры 5 руб., 10 руб., 500 руб. — четыре пачки), три банкнота по 1000 марок: 6) около пяти пудов литературы различных авторов (анархистов) и различные архивные материалы Комитета анархистов — бланки, билеты и пр., 7) пишущая машинка “Ремингтон; 8) четыре кредитных билета на сумму в 10 (десять) долларов. Обвинение: участие в контрреволюционной организации, создание подпольных кружков и руководство таковыми. Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к пятим исправительно-трудовых лагерей в Ярославской области. Освобожден 4.9.1935 и сослан в Омскую область. Дальнейшая судьба неизвестна. БЕМ Дмитрий Александрович, русский, 50 лет, москвич, сын чиновника-педагога. Образование высшее, МГУ. Преподаватель, доцент теоретической механики Московского высшего строительного института и других вузов. По убеждениям анархо-коммунист с 1914 г. Заместитель заведующего музея П. А. Кропоткина. Арестован 12.9.1930 г. засадой на квартире А. А. Солоновича. Обвинение: участие в контрреволюционной организации, создание нелегальных кружков и руководство таковыми, ведение антисоветской пропаганды. Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к пятим исправительно-трудовых лагерей в Ярославской области, затем в Нарымской ссылке. 4.6.1937 Нарымским окружным отделом НКВД приговорен к расстрелу. БОГОМОЛОВ (Николин) Николай Константинович, русский, 43, из мещан г.Томска. Образование незаконченное высшее — четыре курса Московского Коммерческого института. работал бухгалтером-экономистом Молоко-овощного треста. Анархо-комунист с 1912 г. Арестовывался органами ВЧК/ОГПУ в 1922 и 1923 гг. в связи с подпольной анархической деятельностью. Арестован в ночь с 11 на 12 сентября 1930 г. При обыске изъято: 1) три книги, 2) «Легенды о Христе». Обвинение: участие в контрреволюционной организации и руководстве ею, создание нелегальных кружков, распространение нелегальной литературы. Активно участвовал в работе анархо-мистических организаций, производил посвящение в рыцари ордена «Тамплиеры» и «Розенкрейцеры», непосредственно руководил сочинской группой. Содержался во внутренней тюрьме ОГПУ. Приговорен к 3м ссылки в Восточную Сибирь. Дальнейшая судьба неизвестна. ЗАВАДСКИЙ Юрий (Георгий) Александрович, русский, 36 лет, уроженец Москвы, из дворян. Образование незаконченное высшее (юридический факультет МГУ). Артист МХАТа, режиссер. Арестован в ночь с 11 на 12 сентября 1930 г. При обыске изъята переписка. Обвинение: участие в создании контрреволюционной организации, создании подпольного кружка и руководстве таковым. Рыцарь высших степеней Ордена. Содержался в Бутырской тюрьме. Освобожден 8.10.1930 г. под подписку о невыезде. Приговор: следствие не закончено, дело продолжать. Этот приговор висел над ним на протяжении всей его жизни, и хотя формально он был вместе с другими реабилитирован в августе 1975г., он так и не узнал об этом до своей смерти в 1977г. ИЛЬИН Юрий (Георгий) Дмитриевич, русский, 25 лет, из дворян г. Вологды. Образование среднее. Работал техником, прорабом Пароводоканала. По убеждениям анархист-коммунист с 1924 г. Арестован в ночь с 11 на 12 сентября 1930 г. При обыске изъято: 1) рукопись философского содержания, 2) записная книжка, 3) 2 блокнота, 4) 5 книг философского содержания, 5) портфель со служебными документами. Обвинение: участие в контрреволюционной организации и нелегальных кружках, антисоветская пропаганда. Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к 3м ссылки в Восточную Сибирь (Иркутский край), позднее изменено на лагерь. Дальнейшая судьба неизвестна. КОРНИЛОВ Петр Аркадьевич, русский, 45 лет, москвич из дворян. Образование высшее. Бухгалтер зерносовхоза, затем безработный. По убеждениям анархо-коммунист. Арестован в ночь с 11 на 12 сентября 1930 г. на квартире А. В. Андреева. При обыске изъято: переписка в двух папках и разные документы. Обвинение: ведение антисоветской пропаганды, связь с анархоподпольем, распространение нелегальной литературы. Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к 3м ярославских исправительно-трудовых лагерей. Дальнейшая судьба неизвестна. КОРОЛЬКОВ Павел Ефимович, русский, 33, из московских мещан. Образование высшее — Государственный Институт Слова. Библиотечный работник, продавец в книжном магазине. По убеждениям анархист. Арестован 25.9.1930. При обыске изъято: 1) три записных книжки и альбом, 2) различные записи, 3) основания от восковой бумаги, 4) две книги «Золотое руно», 5) 6 номеров журнала «История свободы», 6) книги о Блоке, изданные в Берлине (6 шт.), 7) книга «300 лет дома Романовых», 8) две книги «Бояре Романовы», 9) журнал «Красный террор», 10) 6 номеров журнала «Спиритуалист». Обвинение: участие в контрреволюционной организации, создание нелегальных кружков и руководство таковыми, участие в выпуске и распространении антисоветской литературы. Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к 3м исправительно-трудовых лагерей. Позднее, по-видимому, сослан на поселение в Томскую область. Тройкой НКВД Западно-Сибирского Края 22.9.1937 приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение 4.10.1937. ЛАДЫЖЕНСКИЙ Николай Алексеевич, русский, 46 лет, из дворян Екатеринбурга. Образование незаконченное высшее. Инструктор по сбору лекарственно-технического сырья. Богомоловым посвящен в рыцари, член Сочинской группы аиархо-мистиков. Арестован в г. Сочи 7.8.1930. Дал подробные показания, способствовавшие следствию. Приговорен к 3м ссылки в Западную Сибирь. Дальнейшая судьба неизвестна. ЛЕОНТЬЕВ Константин Иванович, русский, 41 год, уроженец г. Владислава Варшавской губернии, из дворян. Образование высшее. Работал экономистом Государственного акционерного общества «Трансстрой». По убеждениям социалист-анархист-индивидуалист с 1907. Арестован в ночь с 11 на 12 сентября 1930. При обыске изъято: тетради, заметки, адреса, письма. Обвинение: участие в контрреволюционной организации, создании подпольных кружков и руководство им. Рыцарь второй степени «Храма Искусств». Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к тремм исправительно-трудовых лагерей. Освобожден 27.11.1933 из мест заключения Ленинградской области (Свирьлаг). Вторично арестован в 1938 и 3.6.1940 осужден на пять лет лагерей; освобожден 26.6.1943 по Иркутской области. Дальнейшая судьба неизвестна. ЛЕОНТЬЕВА Надежда Алексеевна, урожденная Шиманович, русская, 32, дочь банковского служащего г. Курска. Образование среднее. Преподаватель ритмо-пластической гимнастики. К моменту ареста — домохозяйка, безработная. Арестована 6.10.1930. Обвинение: участие в контрреволюционной организации. Принимала активное участие в организации празднеств рыцарей под видом семейных вечеров. Постепенно обрабатывала своих учениц по пластике. Участие в Ордене категорически отрицала. Содержалась в Бутырской тюрьме. Приговорена к тремм исправительно-трудовых лагерей. Наказание отбывала вместе с мужем в Свирьлаге. Была жива и на свободе еще в 1940. Дальнейшая судьба неизвестна. ЛЮБИМОВА Варвара Николаевна, русская, 29 лет, дочь чиновника из г. Полоцка. Образование среднее. Машинистка Акционерного Общества «Советская Энциклопедия». Убеждения анархистские. Арестована в ночь с 11 на 12 сентября 1930. При обыске изъято: печатный материал анархического характера, переписка, дневник и пишущая машинка. Обвинение: участие в организации подпольных контрреволюционных кружков и распространение контрреволюционной литературы. Состояла членом в обществе «Братство Милосердия», перепечатывала подпольные анархо-мистические материалы. Содержалась в Бутырской тюрьме. Приговорена к тремм политизолятора. Дальнейшая судьба неизвестна. НИКИТИН Леонид Александрович, русский, 34, из дворян г. Рязани. Образование незаконченное высшее (юридический факультет МГУ), ВХУТЕИН, Восточное отделение академии Генштаба РККА. Театральный художник. Арестован 16.9.1930 в г. Ереване. При обыске на квартире в Москве изъято: 1) разная переписка, 2) две мистические палочки (так! — А. Н.) и изображение щита и меча, 3) крест с распятым Иисусом, 4) два металлических значка дореволюционных, 5) бумажный цветок — роза, в) девятнадцать книг по мистике и масонству, 7) 22 рисунка под стеклом, 7) фотокарточки и рукописи, отпечатанные на пишущей машинке. Обвинение: участие в контрреволюционной организации, создание нелегальных кружков и руководство таковыми, изготовление и распространение нелегальной литературы. Рыцарь старших степеней. Руководил несколькими кружками «Ордена Света» и «Храма Искусств», рассказывал легенды, производил посвящения, устраивал вечеринки и т. д. Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к пятим исправительно-трудовых лагерей (УСЛОН, Свирьлаг). Освобожден 16.7.1934 из Свирьлага. Вторично арестован 24.6.1941 по тем же обвинениям, осужден на 10 лет исправительно-трудовых лагерей и скончался 15.10.1942 от цинги и пеллагры в Канске. НИКИТИНА Вера Робертовна, урожденная Ланг, русская, 33, из служащих г. Москвы. Образование незаконченное высшее, домохозяйка. Арестована 30.10.1930. Обвинение: участие в контрреволюционной организации, создание нелегальных кружков, распространение антисоветской литературы. Активный член анархо-мистических орденов, старший рыцарь, возглавляла общество «Братство Милосердия», устраивала орденские собрания. Не созналась. Содержалась в Бутырской тюрьме. Приговорена к тремм исправительно-трудовых лагерей. Освобождена 23.9.1933 из Свирьлага. НИКИТИНА Нина Александровна, русская, 36 лет, из дворян г. Рязани. Образование незаконченное высшее (МГУ) и Стенографические курсы. Безработная. Была арестована ГПУ в 1921. Арестована в ночь с 11 на 12 сентября 1930. При обыске изъято: 1) адрес Шиловского в Семипалатинской губернии, 2) заметка на лоскутке бумаги с адресом Комендатуры ОГПУ (Лубянка), 3) тетрадь на 99 листах с записями религиозного содержания, 4) тетрадь «Эволюционные фазы искусства и проблема духовного возрождения» на 11 листах, 5) «Египет в современной проблеме духовного возрождения» на 15 листах, 6) «Об антиномиях в искусстве» на 21-м листе, 7) то же на 29 листах, 8) разная переписка на 10 листах. Обвинение: участие в контрреволюционной организации, организации нелегальных кружков и антисоветская пропаганда. Член анархо-мистического кружка, руководимого Никитиной В. Р. Содержалась в Бутырской тюрьме. Приговорена к тремм ссылки в Среднюю Азию. Освобождена 19.9.1933. До конца дней (умерла в конце 1942-го или в начале 1943) работала в детском туберкулезном диспансере в г. Калинине (ныне Тверь). ПОКРОВСКАЯ Ирина Владимировна, русская, 24, москвичка, дочь архитектора. Образование среднее и специальное музыкальное, педагог-пианистка. Безработная. Интересовалась теософией, рыцарем не была, присутствовала на вечеринках как пианистка. Арестована в ночь с 11 на 12 сентября 1930. При обыске изъято: 1) разная переписка, 2) пишущая машинка «Ремингтон» с копировальной бумагой, 3) кожаная шкатулка (не вскрытая, за неимением ключа), 4) 11 серебряных рублей царской чеканки и один полтинник. Содержалась в Бутырской тюрьме. В связи с дачей откровенных показаний и представления справки о беременности 22.9.1930 освобождена с подпиской о невыезде. ПОЛЬ Александр Сергеевич, русский, 33, москвич, сын драматических артистов. Образование высшее — МГУ по отделению внешних сношений и государственных издательств. Преподаватель по вопросам экономики зарубежных стран в московских вузах (Институт им. Плеханова, Высшие экономические курсы и др.). Арестован 14.9.1930. При обыске изъято: 6 книг и переписка. Обвинение: участие в руководстве контрреволюционной организацией, посещение нелегальных контрреволюционных собраний и распространение нелегальной литературы. Рыцарь старших степеней «Ордена Света», принимал участие в посвящении младших рыцарей, руководил орденскими кружками. Сознался. Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к тремм исправительно-трудовых лагерей, освобожден досрочно. После работы в системе ОГПУ—НКВД (заведовал культурно-просветительной частью в Балахнинских и Прорвинских исправительно-трудовых лагерях) до конца жизни преподавал западноевропейскую литературу и театр в театральных вузах Москвы. Умер в 1965. ПОЛЬ Елена Аполлинариевна, русская, 29 лет, москвичка, дочь артистов Вишневских. Образование среднее. Певица. На вечеринках выступала с пением. Арестована 24.9.1930. Обвинение: участие в подпольной контрреволюционной организации и посещение нелегальных собраний. Рыцарь 2-й степени. Частично созналась. Приговорена к тремм ссылки в Западную Сибирь. После ссылки освобождена. ПРОФЕРАНСОВ Николай Иванович, русский, 45 лет, уроженец г.Бобруйска Минской губернии, сын оружейного мастера. Образование высшее, МГУ. Историк, литератор. До ареста работал техническим редактором Большой Советской Энциклопедии. По убеждениям анархист. Бывший член РСДРП. В 1904—1905х привлекался по делу Тульского комитета РСДРП; в 1909—1910х — за хранение нелегальной литературы. Принимал активное участие в организации группы анархо-мистиков «Орден Духа» в Нижнем Новгороде, проводил посвящения в рыцари и снабжал литературой. Участвовал в руководстве сочинской группы «Ордена Тамплиеров и Розенкрейцеров». Арестован 14.8.1930 в Мацесте. При обыске на московской квартире изъято: переписка, рукописи, 8 экземпляров «Бюллетеня памяти Кропоткина», одна книга А. Белого, книга «Жизнь и деяния Бакунина», рукописная книга в обложке от книги «Весь мир», четыре фотографические карточки. Допрашивался в Сочи, затем привезен в Москву. Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к пятим исправительно-трудовых лагерей в Ярославской области. Освобожден досрочно 9.7.1933 и направлен в Среднюю Азию. Умер 12 (или 19) марта 1934 в ссылке. РУСОВ Николай Николаевич, русский, 46 лет, из мещан г. Серпухова. Образование высшее. Литератор, сотрудник редакции журнала «Совхоз». С 1918 по 1919 год был членом клуба Московского Союза Анархистов как анархо-индивидуалист. Арестовывался в 1919 и 1927х. Мистикой интересовался, но к орденской деятельности близкого отношения не имел. Арестован в ночь с 11 на 12 сентября 1930. При обыске изъято: переписка, рукописи, документы. Освобожден под подписку о невыезде после того, как дал в печать письмо о своем разрыве с анархистами. Сведений о дальнейшей судьбе нет. РЫТАВЦЕВ Илья Евгеньевич, русский, 29 лет, из крестьян Ярославской губернии. Образование среднее. Студент 3-го курса Московского электротехникума. Обвинение: участие в контрреволюционной организации, нелегальных анархистских кружках и ведение антисоветской пропаганды. Был связан с анархо-подпольем г. Сергиева и анархистомПикуновым. Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к тремм ссылки в Северный край. После освобождения жил в г. Вологде до самой смерти в 1974, преподавал математику в школах. СМИРНОВ Евгений Николаевич, русский, 39 лет, москвич, из духовенства. Образование высшее, юридическое, МГУ. Бывший морской офицер. До ареста — научный работник, лектор Промакадемии. Рыцарь 2-й степени «Храма Искусств». Арестован в ночь с 11 на 12 сентября 1930. Обвинение: участие в контрреволюционной организации, создании нелегальных кружков и антисоветская пропаганда. Содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к тремм исправительно-трудовых лагерей. После возвращения был вторично арестован и 7.12.1937 тройкой при НКВД по Московской области был приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в тот же день. СМОЛЕНЦЕВА Александра Ивановна, русская, 25 лет, из крестьян Тверской губернии. Жена И. Е. Рытавцева. Образование высшее — ВХУТЕИН и Высшие педагогические курсы. Художник-педагог, перед арестом — безработная. Арестована 11.9.30. Обвинение: участие в подпольной антисоветской организации и предоставление своей квартиры для нелегальных собраний. Содержалась в Бутырской тюрьме. Приговорена к 3м нсправительно-трудовых лагерей (Беломорканал). После освобождения вместе с мужем жила в Вологде до смерти в 1988. Член Союза художников СССР, автор многочисленных живописных работ, участник областных и республиканских выставок. СНО Владимир Иванович, русский, 29 лет, уроженец г. Симферополя, сын чиновника. Образование среднее. Работал репетитором и ретушером в Ялте. Принимал участие в анархо-мистическом кружке А.А. Солоновича в 1925-1926х. Доставлен в Москву, содержался в Бутырской тюрьме. Приговорен к 5м исправительно-трудовых лагерей Ярославской области. Освобожден 9.7.1933 из мест заключения Челябинской области с высылкой на оставшийся срок в Казахстан. Сведений о дальнейшей судьбе нет. СОЛОНОВИЧ Алексей Александрович, русский, 43, из дворян, уроженец местечка Казимерж Люблинской губернии. Образование высшее, МГУ. Преподаватель математики и механикик московских вузов. Анархо-коммунист с 1907. Арестовывался в 1925 за подпольную анархическую деятельность. После смерти А. А. Карелина возглавил анархо-мистическую организация, организовал и руководил рядом анархо-мистических кружков. Распространял свои лекции и книгу «Бакунин и культ Иальдобаофа», обсуждал возможность вооруженного восстания против соввласти. Арестован в ночь с 11 на 12 сентября 1930. При обыске изъято: 1) 23 письма «Черного Креста», 2) книга протоколов Общества по увековечиванию памяти А. А. Карелина, 3)14 писем, 4)8 записных книжек, 5)2 сброшюрованных книги сочинений Солоновича – книга статей и книга заметок, 6) папка с напечатанными статьями и рукописями Солоновича, 7)папка с анархическими книгами и конспектом проработок их С.А. Солоновича (сына), 8) машинопись “Голубая сказка” 9) плакат для Бакунинского комитета, 10) неизвестного назначения аппарат, 11) пишущая машинка системы “Смис-Премьер” № 30524 (старая). Обвинение: организация и руководство подпольными контрреволюционными кружками и распространение нелегальной литературы. Содержался во внутренней тюрьме ОГПУ на Лубянке. Приговорен к 5м содержания в Ярославском политизоляторе. 10.6.1933 досрочно освобожден и выслан в село Каргасок Нарымского округа; там же арестован 21.1.1937; поступил в больницу ОМВ УНКВД г. Новосибирска; 23.2.1937 объявил голодовку и скончался 4.3.1937 от нарастающей слабости сердечной деятельности. УЙТТЕНХОВЕН Александр Владимирович, русский, 33, москвич, сын учительницы. Образование незаконченное высшее – графический факультет ВХУТЕМАСа. Художник. Помощник редактора Научно-технического Комитета Артиллерийского Управления РККА, военнослужащий. Интересовался оккультизмом, теософией, антропософией. Арестован 7.10.1930 в сязи с арестом жены, И.Н.Уйттенховен-Иловайской. При обыске изъято 2 револьвера “Наган” №4592 и №23996 – именной, два пистолета неизвестной системы, из коих один в металлической коробке, 1 печать с царской короной, пьеса “Наяву и во сне” и различные рисунки. Кроме того, взяты “Легенды о Будде”, “Бхагават-Гита”, “Легенда о прекрасной Пекопене и о прекрасной Бальдур”, красная подушечка и разные рукописи. Обвинение: участие в контрреволюционной организациии и ведение антисоветской пропаганды. Содержался в Бутыркой тюрьме. Приговорен к 3м ссылки в Северный край. Впоследствии неоднократно подвергался репрессиям и умер в 1966 близ г.Архангельска в доме для инвалидов. УЙТТЕНХОВЕН-ИЛОВАЙСКАЯ Ирина Николаевна, русская, 26 лет, родилась в г.Новогрудок Минской губернии, из дворян. Образование среднее, переводчица, безработная, по убеждениям анархо-коммунист. Арестована в ночь с 11 на 12 сентября 1930. при обыске изъято:1) схема, напечатанная на машинке; 2) “Что такое анархисты-коммунисты”; 3) историко-критический очерк социально-экономических основ государства и общества; 4) формы анархистского общества по книге Кропоткина “Современная наука и анархизм”; 5) 2 листа на машинке, начинающиеся словами “Очевидно сущность действ.” и заканчивающихся словами “. нашего царства тьмы”, 6) машинопись “Наше отношение к коммунистам”, 7) подписной лист №3 на памятник А.А.Карелину, 8) две пачки напечатанных на машинке стихов и записок, 9) 6 пачек записок, написанных от руки, 10) 2 блокнота, записные книжки, 11) <.> записные книжки, 12) общие тетради с записями, 13) книга А.С. Шмакова “Международное тайное правительство”. Обвинение: участие в подпольной антисоветской организации, организация подпольных кружков, распространение нелегальной литературы. Написала листовку с призывом к массовым стачкам и восстанию. Содержалась в Бутырской тбрьме. Приговорена к 3м ссылки в Среднюю Азию. 10.8.1937 повторно арестована в Ташкенте и 27.3.1938 постановлением ОСО при НКВД осуждена за контрреволюционную деятельность на 8 лет исправительно-трудовых лагерей. В 1950 осуждена на поселение в Карагандинскую область. Освобождена 10.9.54, жила в Ташкенте еще в начале 60-х годов. Сведений о дальнейшей судьбе нет. ШИШКО Владимир Федорович, русский, 44. из мещан с.Перово Московской губернии. Образование незаконченное высшее. Педагог музыки, руководитель клубных хоровых кружков. Рыцарь “Храма Искусств”. Арестован в ночь с 11 на 12 сентября 1930. При обыске изъято: переписка по стенографии, две фотокарточки, стихи матери Шишко и переписка треста “Союзхлеб” (фотографии брата Алексея, находящегося в Турции, стенографические записи и переписка жены Шишко, работающей машинисткой-стенографисткой в тресте “Союзхлеб”). Обвинение: участие в контрреволюционной организации, создание подпольных кружков и руководство ими. Содержался в Бутырской тюрьме. Так как дал подробные показания, способствовавшие раскрытию деятельности анархо-мистиков, освобожден 10.10.1930 с подпиской о невыезде. Сведений о дальнейшей судьбе нет.

15