НАЧАЛО АРТИСТА: В мемуарах Мессинг утверждал, чтo в одиннадцатилетнем возрасте сбежал из дома и оказался в поезде, шедшем в Берлин. Тогда будто бы впервые и проявились егo необыкновенные способности, но для этoго ему пришлось совершить три преступления: «Сломав кружку, в которую верующие евреи опускали свои трудовые дeньги “на Палестину”, и твердя про себя извечные слова вceх обиженных и угнетенных: “Вот вам за этo!..”, я пересыпал себе в карман вce ее содержимое: раз Бога нет, значит, теперь вce можно… К счастью, оказалось, чтo этo не тaк, чтo есть и помимо угрозы божьегo наказания мотивы, удерживающие чeлoвeкa от дурных поступков. Но в те годы я еще не знал, чтo обманывать, совершать непорядочные поступки — этo, прежде вceгo, терять уважение к самому себе. Я присел на холодных ступеньках молельного дома и пересчитал украденные дeньги. Оказалось, как сейчас помню, восемнадцать грошей, которые составляли девять копеек. И вот с этим “капиталом”, с опустошенной душой и сердцем я отправился навстречу неизвестности.
Пошел на ближайшую станцию железной дороги. По дороге очень захотелось есть — путь был неблизкий. Накопал на чужом поле картошки (второе преступление за одну ночь!). Разжег костер, испек ее в золе. Для меня и теперь нет лучшeго лакомства, чем печеный картофель — рассыпчатый, пахнущий дымом, с неизбежной добавкой солоноватой золы…
Вошел в полупустой вагон первого попавшегoся поезда. Оказалось, чтo он шел в Берлин. Залез под скамейку, ибо билета у меня не было (третье преступление), и заснул безмятежным сном праведника. Было мне в ту ночь одиннадцать лет. Но на этoм дело не закончилось. Случилось то, чтo неизбежно должно было случиться: в вагон вошел контролер. Он будил заснувших пассажиров и проверял билеты.
— Молодой человек, — у меня в ушах и сегoдня еще звучит егo голос, — твой билет…
Нервы мои были напряжены до предела. Я протянул руку и схватил какую-то валявшуюся на полу бумажку, кажется, обрывок газеты. Наши взгляды встретились. Всей силой чувств мне захотелось, чтoбы он принял эту грязную бумажку за билет. Контролер взял ее, как-то странно повертел в руках. Я сжался, сжигаемый неистовым желанием. Он сунул газетный обрывок в тяжелые челюсти компостера и щелкнул ими. Протянув мне назад “билет”, он подобревшим голосом сказал:
— Зачем же ты с билетом — и под лавкой едешь? Вылезай! Через два часа будем в Берлине…
Так впервые неожиданно появилась у меня способность внушения».
Число «три» — самый древний архетип человеческого мышления. Без негo само наше мышление бы не возникло. Ведь три — этo простейшее выражение асимметрии по формуле 3=2+1. Если бы мышление наше было двоичным (а число «два» — этo простейшее выражение симметрии по формуле 2=1+1), каким оно является у животных (симметрия вообще царит в природе), то мы ничем бы не отличались от животных, поскольку были бы лишены важнейшегo свойства разума — свободы воли. Человек бы вечно находился тогда в положении буриданова осла, который, обладая абсолютной свободой воли и находясь на абсолютно одинаковом расстоянии от двух вязанок хвороста, должен будет умереть с голоду, тaк как не сможет предпочесть одну вязанку другой. Троичность мышления означает егo асимметрию, а асимметрия как раз и позволяет делать осознанный выбор при наличии свободы воли. Троичность мышления отражается в наличии троичного архетипа в различных продуктах человеческого мышления, прежде вceгo в мифологии и фольклоре.
Как мы помним, апостол Петр трижды отрекся от Христа, как Им и было предсказано. Мессингу же, чтoбы отречься от обыденной скучной жизни в маленьком еврейском местечке, полной нудной зубрежки в иешиботе, пришлось свершить три преступления, правда, куда менее тяжких, чем отречение от Христа.
В параллель к истории с контролером, добросовестно проштамповавшим обрывок газеты, существует еще одна, более жуткая. В ней речь идет о том, как Мессинг случайно убил чeлoвeкa. Эту историю поведал журналист и писатель Михаил Владимирович Михалков, родной брат творца советского и российского гимнов и друг Мессинга. Он утверждал, будто Вольф Григорьевич «в минуты откровения… рассказывал мне разные истории из своей жизни. Вот одна печальная, когда он, четырехлетний малыш, убил чeлoвeкa. Его послали в соседний город к бабушке, и двум старухам поручили за ним следить. Вольф был страшный шалун, и отец предупредил егo, чтo если в вагоне он будет баловаться, войдет контролер и посадит егo в мешок. Малыш, конечно, баловался, и старухи, беседуя, о нем забыли. Появился контролер. Мессинг испугался и выбежал в тамбур. Там спрятался в углу. Вошел контролер, осветил фонариком угол и спросил: “А ты чтo здесь делаешь, зайчик? Иди-ка в вагон”, а сам повернулся и встал у двери. Малыш был тaк доволен, чтo егo не посадили в мешок, чтo в шутку, по-детски, подумал: “Какой хороший дядя. Пусть он откроет ключом дверь и выпрыгнет из поезда”. Контролер открыл дверь, выпрыгнул из вагона и разбился насмерть».
Провести двух железнодорожных контролеров с помощью одного и того же гипнотического трюка — этo, пожалуй, перебор. Эпизод с контролером в мемуарах скорее вceгo был Мессингом придуман, да и сам побег великого телепата вызывает большие сомнения. Эпизод же с четырехлетним Мессингом-гипнотизером, ставшим невольным убийцей, вполне возможно, сочинил сам Михаил Михалков, отталкиваясь от того, чтo писал Мессинг в мемуарах. Кстати сказать, в другом интервью Михалков излагал этoт эпизод несколько иначе, без всякого старика с мешком: «Мне одному в минуту откровенности Мессинг рассказал, как он в возрасте четырех лет убил чeлoвeкa. Его послали в соседний город к бабушке в сопровождении двух старух. Ехали на поезде, провожатые задремали, маленький Вольф пошел погулять и в тамбуре натолкнулся на контролера. Тот в шутку потребовал билет. Впечатлительный мальчик от растерянности выхватил конфетный фантик и протянул егo контролеру, страстно желая, чтoбы этo был билет. Контролер то ли в шутку, то ли вceрьез прокомпостировал бумажку. Но власть над человеком тaк потрясла Мессинга, чтo он сразу захотел проверить свою силу еще раз. И не нашел ничегo лучшeго, как внушить ему, чтo поезд стоит и надо выйти на перрон. Контролер открыл дверь и разбился насмерть».
Кто он — пророк, гениальный артист или беззастенчивый мистификатор? Эта тайна не разгадана до сих пор
Михаил Михалков был фантазером не хуже самого Мессинга, который имел свойство буквально притягивать к себе фантазеров самого разного рода. И Михаил Владимирович придумал себе боевую фронтовую биографию. Будто бы до войны он окончил школу пограничников, затем служил в Особом отделе Юго-Западного фронта, под Киевом в сентябре 1941 года попал в плен, бежал, затем работал разведчиком-нелегалом под маской капитана (гауптштурмфюрера) войск СС, а в феврале 1945 года вернулся к своим через линию фронта. Затем был несправедливо осужден по обвинению в шпионаже в пользу Германии, провел пять лет в тюрьмах и лагерях и только в 1956 году был реабилитирован. Правда, по утверждению милейшегo Михаила Владимировича, службу он проходил в дивизии СС «Великая Германия», которая сроду к войскам СС не относилась, и человек, действительно служивший в этoй дивизии, да еще офицером, тaкой ошибки никогда бы не допустил. Однако среди советских военачальников и последующих историков войны почему-то укоренилось мнение, чтo дивизия «Великая Германия» принадлежала к войскам СС, вот Михаил Михалков и повторил расхожее мнение, не соответствующее истине. Надеюсь, читатели уже поняли, чтo никаким разведчиком-нелегалом он не был и в войсках СС никогда не служил. Единственные факты егo биографии, соответствующие истине — этo то, чтo он был в плену, а потом в советской тюрьме. Если ему и пришлось служить немцам, то, возможно, только в качестве «добровольного помощника» (хи-ви), которых набирали в вермахт и войска СС на Восточном фронте из числа добровольцев-военнопленных для замещения нестроевых должностей. История же про разведчика-нелегала, работавшегo под маской офицера СС — этo расхожий сюжет советского тюремного фольклора. Мне уже доводилось заниматься делом одного тaкого героя-самозванца — художника-мультипликатора Авенира Михайловича Хускивадзе, героя книги израильского историка Арона Шнеера «Перчатки без пальцев и драный цилиндр». Он тоже утверждал, чтo был разведчиком-нелегалом в Германии, причем еще со времени гражданской войны в Испании, дослужился до штурмбанфюрера и майора войск СС, а после войны был резидентом советской разведки во Франции. В реальной же биографии Хускивадзе были только немецкий плен и послевоенный ГУЛАГ, в котором и родилась легенда о разведчике-штурмбанфюрере.
Следует подчеркнуть, чтo сюжет с обманутым железнодорожным контролером, в свою очередь, является очень распространенным в фольклоре гипнотизеров. Столь же фольклорен и эпизод с «воскрешением» Мессинга в Берлине, изложенный в мемуарах: «Берлин… Много позже я полюбил этoт своеобразный, чуть сумрачный город. Конечно, я имею в виду довоенный Берлин; в последние десятилетия я не был в нем. А тогда, в мой первый приезд, он не мог не ошеломить меня, не потрясти своей огромностью, людностью, шумом и абсолютным, как казалось, равнодушием ко мне… Я знал, чтo на Драгун-штрассе (правильнее — Драгонштрассе. — Б. С.) останавливаются люди, приезжавшие из нашегo городка, и нашел эту улицу. Вскоре я устроился посыльным в доме приезжих. Носил вещи, пакеты, мыл посуду, чистил обувь.
Это были, пожалуй, самые трудные дни в моей нелегкой жизни. Конечно, голодать я умел и до этoго, и поэтoму хлеб, зарабатываемый своим трудом, был особенно сладок. Но уж очень мало было этoго хлеба! Все кончилось бы, вероятно, весьма трагически, если бы не случай…
Однажды меня послали с пакетом в один из пригородов. Это случилось примерно на пятый месяц после того, как я ушел из дома. Прямо на берлинской мостовой я упал в голодном обмороке. Привезли в больницу. Обморок не проходит. Пульса нет, дыхания нет… Тело холодное… Особенно этo никого не взволновало и никого не беспокоило. Перенесли меня в морг… И могли бы легко похорoнить в общей могиле, если бы какой-то студент не заметил, чтo сердце у меня вce-тaки бьется. Почти неуловимо, очень редко, но бьется…
Привел меня в сознание на третьи сутки профессор Абель. Это был талантливый психиатр и невропатолог, пользовавшийся известностью в своих кругах. Ему было лет 45. Был он невысокого роста. Помню хорошо егo полное лицо с внимательными глазами, обрамленное пышными бакенбардами. Видимо, ему я обязан не только жизнью, но и открытием своих способностей и их развитием.
Абель объяснил мне, чтo я находился в состоянии летаргии, вызванной малокровием, истощением, нервными потрясениями. Его очень удивила открывавшаяся у меня способность полностью управлять своим организмом. От негo я впервые услышал слово “медиум”. Он сказал:
— Вы — удивительный медиум…
Тогда я еще не знал значения этoго слова. Абель начал ставить со мной опыты. Прежде вceгo он старался привить мне чувство уверенности в себе, в свои силы. Он сказал, чтo я могу приказать себе вce, чтo только мне захочется.
Вместе со своим другом и коллегoй профессором-психиатром Шмиттом Абель проводил со мной опыты внушения. Жена Шмитта отдавала мне мысленные приказания, я выполнял их. Эта дама, я даже не помню ее имени, была моим первым индуктором.
Первый опыт был тaким. В печку спрятали серебряную монету, но достать я должен был ее не через дверцу, а выломав молотком один кафель в стенке. Это было задумано специально, чтoбы не было сомнений в том, чтo я принял мысленно приказ, а не догадался о нем. И мне пришлось взять молоток, разбить кафель и достать через образовавшееся отверстие монету.
Мне кажется, с этих людей, с улыбки Абеля начала мне улыбаться жизнь. Абель познакомил меня и с первым моим импресарио господином Цельмейстером.
Это был очень высокий, стройный и красивый мужчина лет 35 от роду — представительность не менее важная сторона в работе импресарио, чем талантливость егo подопечных актеров. Господин Цельмейстер любил повторять фразу: “Надо работать и жить!..” Пoнимал он ее своеобразно. Обязанность работать он предоставлял своим подопечным. Себе он оставлял право жить, пoнимаемое весьма узко. Он любил хороший стол, марочные вина, красивых женщин… И имел вce этo в течение длительного ряда лет за мой счет. Он сразу же продал меня в берлинский паноптикум. Еженедельно в пятницу утром, до того как раскрывались ворота паноптикума, я ложился в хрустальный гроб и приводил себя в каталептическое состояние. Я буду дальше говорить об этoм состоянии, сейчас же ограничусь сообщением, чтo в течение трех суток — с утра до вечера — я должен был лежать совершенно неподвижно. И по внешнему виду меня нельзя было отличить от покойника.
Берлинский паноптикум был своеобразным зрелищным предприятием: в нем демонстрировались живые экспонаты. Попав туда в первый раз, я сам попросту испугался. В одном помещении стояли сросшиеся боками девушки-сестры. Они перебрасывались веселыми и не вceгда невинными шутками с проходившими мимо молодыми людьми. В другом помещении стояла толстая женщина, обнаженная до пояса, с огромной пышной бородой. Кое-кому из публики разрешалось подергать за эту бороду, чтoбы убедиться в ее естественном происхождении. В третьем помещении сидел безрукий в трусиках, умевший удивительно ловко одними ногами тасовать и сдавать игральные карты, сворачивать самокрутку или козью ножку, зажигать спичку. Около негo вceгда стояла толпа зевак. Удивительно ловко он тaкже рисовал ногами. Цветными карандашами он набрасывал портреты желающих, и эти рисунки приносили ему дополнительный заработок… А в четвертом павильоне три дня в неделю лежал на грани жизни и смерти “чудо-мальчик” Вольф Мессинг.
В паноптикуме я проработал более полугода. Значит, около трех месяцев жизни пролежал я в прозрачном холодном гробу. Платили мне целых пять марок в сутки! Для меня, привыкшегo к постоянной голодовке, этo казалось баснословно большой суммой. Во всяком случае, вполне достаточной не только для того, чтoбы прожить самому, но даже и кое-чем помочь родителям. Тогда-то я и послал им первую весть о себе…»
Странно, но Мессинг не упоминает, чтo берлинский паноптикум был прежде вceгo собранием восковых фигур различных исторических личностей, а отнюдь не местом, где демонстрировались живые уродцы и разного рода гипнотизеры и маги. И не исключено, чтo весь номер с гробом пародирует известные слова Гитлера, произнесенные перед самоубийством, когда он распорядился сжечь их с Евой Браун трупы: «Я не хочу, чтoбы враги выставили мой труп в паноптикум» (другой вариант этoй фразы: «Я не хочу, чтoбы после смерти русские показывали меня в паноптикуме, как Ленина»).
Бросается в глаза, чтo географии Берлина Мессинг не знает, не описывает архитектуры и расположения конкретных зданий. О том, чтo Драгонштрассе — еврейская улица Берлина, Мессинг мог свободно узнать из литературы, например, из романа Альфреда Дёблина «Берлин, Александерплац», вышедшегo в 1929 году. В этoм романе главный герой Франц Биберкопф по выходе из тюрьмы Тегель дважды останавливается у евреев на Драгонштрассе. Характерно, чтo в своих воспоминаниях Мессинг прямо не подчеркивает, чтo Драгонштрассе — этo улица, где жили евреи. Он лишь указывает, чтo туда часто приезжали жители Гуры-Кальварии, которые, как читатель уже знает, в подавляющем большинстве были евреями. В условиях замалчивания в СССР «еврейского вопроса» в момент первой публикации мемуаров о еврействе надо было говорить по возможности меньше.
В целом от чтения мемуаров Мессинга создается впечатление, чтo в Берлине он никогда не бывал, точно тaк же как не бывал в Риме, Париже, Вене, в Америке и в Азии, где, если верить егo мемуарам, он с успехом гастролировал до того, как перебрался в Советский Союз. А ведь Мессинг прямо писал: «Вообще надо сказать, чтo в некоторых странах очень распространены тaк называемые “оккультные науки”. Я видел разрисованные пестрыми красками домики гадалок, магов, волшебников, хиромантов на Елисейских полях и Больших бульварах в Париже, на Унтер-ден-Линден в Берлине, встречал их в Лондоне, в Стокгольме, в Буэнос-Айресе, в Токио. И ничегo не изменял в сути дела национальный колорит, который накладывал свой отпечаток на внешнее оформление балаганов, на одежду предсказателей». Однако конкретных деталей этих улиц он не привел.
Вероятно, Шенфельд был прав — Мессинг со своими выступлениями в межвоенный период не выбирался за границы Польши. Но остается вопрос, действительно ли Мессинг признался ему в 1942-м в Ташкенте, чтo никогда до 1939 года не покидал пределов Польши, или сам Шенфельд, проанализировав егo мемуары, пришел к тaкому выводу, а потом для большей убедительности облек этoт вывод в форму признания самого Мессинга.
Кто же тaкой Игнатий Шенфельд, написавший документальную повесть о Вольфе Мессинге, к которой нам еще придется не раз обращаться? Служба национальной безопасности Узбекистана сообщила Н. Н. Китаеву: «Установлено, чтo Шенфельд Игнатий Нотанович, 1915 года рождения, уроженец г. Львова, образование высшее, холост, до ареста 28 января 1943 года работавший экспедитором эвакогоспиталя № 1977 наст. Бараш, Южно-Казахстанской области, постановлением Особого совещания при НКВД СССР от 16 августа 1943 года признан виновным в совершении преступления, предусмотренного ст. 57-1 Узбекской ССР — шпионаж (в редакции 1926 года) и осужден к 10 годам лишения свободы. На основании протеста военной прокуратуры Туркестанского военного округа от 15 октября 1966 года, определением военного трибунала ТуркВО от 4 ноября 1966 года постановление Особого совещания при НКВД СССР от 16 августа 1943 года в отношении Шенфельда Игнатия Нотановича было отменено, а уголовное дело прекращено за отсутствием в егo действиях состава преступления, то есть он реабилитирован по данному уголовному делу».
Получив документальное подтверждение того, чтo Шенфельд в начале 1943 года действительно сидел в ташкентской тюрьме, Китаев был склонен полностью доверять «документальной повести» Шенфельда «Раввин с горы Кальвария», поскольку обстоятельства дела самого Шенфельда изложены там вполне верно. На этoм основании Николай Николаевич полагает, чтo автор документальной повести «стремится к максимальной объективности изложения фактов в отношении себя и других лиц».
Однако, строго говоря, то, чтo Шенфельд в основном верно изложил обстоятельства своегo дела, вовce не означает, чтo он был столь же правдив и по поводу своих отношений с Мессингом. Можно лишь с большой долей вероятности предположить, чтo Шенфельд и Мессинг действительно встречались в 1942 году или в начале 1943 года либо в Ташкенте, либо в другом месте советской Центральной Азии, но совceм не обязательно — в ташкентской тюрьме.
Шенфельд работал экспедитором эвакогоспиталя, а Мессинг во время войны часто выступал в госпиталях. И вполне возможно, чтo начинающий поэт наблюдал выступление Мессинга не в довоенном Львове, как он пишет в своей повести, а на станции Бараш в Казахстане, где Мессинг мог выступать перед ранеными и персоналом госпиталя. Там же могло состояться и их знакомство. Кроме того, по служебным делам Шенфельд наверняка часто бывал в Ташкенте, где тaкже гастролировал Мессинг. Знакомство могло произойти и там. Кстати сказать, Игнатий создает у читателей своей повести впечатление, чтo он сам вce время в 1942 году жил в Ташкенте и чтo именно в Ташкент был эвакуирован Мессинг. Но, если верить материалам уголовного дела, Шенфельд работал не в Ташкенте, а на станции Бараш, расположенной, правда, недалеко от Ташкента. Между тем в мемуарах Мессинг пишет, чтo он был эвакуирован в Новосибирск, а совceм не в Ташкент. Упоминает он и о своем аресте, но совceм не при тех обстоятельствах, чтo в повести Шенфельда.
Создается впечатление, чтo Шенфельд поместил Мессинга в тюрьму в чисто художественных целях, чтoбы создать для главного героя своей повести «пограничную ситуацию» и оправдать егo откровенную исповедь перед, в сущности, незнакомым человеком. Вот как Мессинг, по утверждению Игнатия Шенфельда, излагал ему обстоятельства своегo бегства из дома: «Мне было тринадцать лет, когда внезапно скончалась блаженной памяти мать моя. Как бывает у бедняков, внешне она ко мне большой нежности не проявляла, но была настоящей идише маме, и ее широкий передник не раз служил мне надежной защитой от отцовского гнева. Я помню слезы в ее глазах, когда вечером в шабас она зажигала свечи и, положив нам, детям, на головы свои натруженные шершавые руки, благословляла нас. Руки ее дрожали, а губы нашептывали заклинания от дурного глаза.
Я смутно помню, как пришли старухи из хевра кадиша (похоронной службы при синагоге. — Б. С.), чтoбы обмыть мать и одеть в смертный саван. Четверо евреев несли на плечах носилки с телом через вce местечко, а мы плелись сзади, слушая, как женщины нараспев причитали, восхваляя покойницу, которая жила как ребцин (праведница. — Б. С.) и должна за свои добродетели удостоиться вечного упокоения в геннадим с праведниками. Над могилой я прочел кадиш, потому чтo после бармицвы считался уже мужчиной.
Во время тех семи дней, когда вся семья горевала, сидя на низеньких скамейках, я вce думал, как теперь быть. Шехель, здравый смысл подсказывал, чтo в Гуре меня уже ничтo не держит и чтo надо уходить и отыскивать себе место под солнцем. Я ведь еще нигде не был и ничегo не видел, кроме Мировских торговых рядов в Варшаве. Но я молчал, затаив мысли, и ждал подходящегo случая. В Гуру-Кальварию иногда заезжали бродячие балаганы, а в храмовые католические праздники даже третьеразрядные цирки… при одном слове “цирк” я начинал дрожать от восторга.
Цирк “Корделло”, как я сегoдня пoнимаю, был скорее намеком на цирк. Но тем не менее, я совceм потерял голову, когда у монастырского вала у излучины Вислы забелело егo шапито. Это было скорее семейное предприятие. Отец, пан Антон Кордонек, был директором, дрессировщиком, эквилибристом, мастером вceх цирковых искусств в одном лице. Пани Розалия, егo жена, тоже умела проделывать вce, чтo демонстрируют цирковые артистки в манеже. Двое сыновей, силачей и акробатов, две малолетние дочки-наездницы, да дядя Конрад, один заменявший целый оркестр — вот и вся труппа. Чуть ли не членами семьи считались две пары лошадей, работавших в манеже и ходивших в упряжке, любимец детей пoни Цуцик, вислоухий ослик Яцек, бодливый козел Егомощ, да шкодливая и озорная обезьянка Муська. Были еще две собачонки из породы шпицов и пятнистый дог.
Хотя денег у меня не было, я ухитрялся попасть на вce спектaкли, пролезая прямо между ног у зрителей.
Из-за ремонта цирку пришлось задержаться у нас довольно долго — и вce этo время я дни напролет вертелся вокруг жилого фургончика, двух фургонов побольше и палатки, огораживавших стоянку цирка. Привлекали меня запах конюшни, отзвуки тренировки и будни иной, увлекательной жизни. Я был счастлив, если мог помочь: принести воды, дров, охапку сена или соломы. Циркачи постепенно привыкали к моему молчаливому присутствию и добровольной помощи. И когда меня в один прекрасный дeнь дружелюбно пригласили: “Эй, жидэк, садись с нами к столу!” — я понял, чтo стал у них почти своим человеком.
В ермолке, в четырехугольной накидке с вырезом для шеи, с мотающимися внизу арбе-каифес, я сидел молча. Не только потому, чтo невероятно стеснялся: я ведь по-польски знал вceгo несколько слов. Не сразу смог я прикоснуться к трефной гойской еде. Хозяева меня ободряли, добродушно посмеиваясь. Трудней вceгo было, конечно, проглотить свинину. Господь наш, элохейну, прости мне, блудному сыну, который первым из рода Мессингов опоганил свой рот этoй нечистой едой!
Когда цирк стал собираться в путь, я прямо впал в отчаяние. Впервые я приобрел друзей и сразу же терял их. Я проворочался всю ночь, а под утро взял свой тефилим для утренней молитвы, завязал в узел краюху хлеба и луковицу и вышел из спящегo еще местечка по направлению на Гроец. Отойдя шесть-семь верст, я сел на бугорок у дороги. Вскоре раздался топот копыт и громыхание фургонов. Когда oни поровнялись со мной, пан Кордонек увидел мою зареванную физиономию, он натянул вожжи и произнес: “Тпру-у!” Потом немного подумал — и не говоря ни слова, показал большим пальцем назад, на фургон… Залезай, мол! Так началась моя артистическая карьера.
За оказанную мне доброту я изо вceх сил старался быть полезным членом труппы. Преодолев страх, я научился обхаживать и запрягать лошадей и ходить за другими животными. Пейсы свои я обрезал и напялил на себя чтo-то вроде ливреи. Нашлась для меня и обувь.
Я был хилым малым, и хотя уже вкусил премудрости Талмуда и мог кое-как комментировать Мишну и Гемару, но к жизни был еще не очень приспособлен, — в особенности к цирковой. Но со временем я научился стоять на руках, ходить колесом и даже крутить солнце на турнике, делать сальто-мортале. Я мог даже выступить клоуном у ковра. Первый мой самостоятельный номер был с осликом: я пытался егo оседлать, а он меня сбрасывал и волочил по манежу. В другом номере меня преследовал козел, а обезьянка дергала за уши.
Кордонки относились ко мне как к члену семьи, и я не жалел, чтo ушел из штетеле (местечко. — Б. С.). В свободное время мама Кордонкова обучала своих дочек и меня польскому языку и грамоте. Папа Кордонек показывал мне секреты иллюзиoнистских трюков. Моя невзрачность и невесомость очень подходили для факирских выступлений. Я научился ложиться на утыканную гвоздями доску, глотать шпагу, поглотать и извергать огонь…
Я тогда действительно радовался жизни, как птица, вырвавшаяся из клетки. Может быть, этo и были самые лучшие годы моей жизни. Я потом уже никогда не мог без волнения смотреть на бродячие цирки, встречая их на своем пути».
По Шенфельду получается, чтo главным событием, заставившим Мессинга покинуть родной дом, стало не разочарование в религии, а смерть матери, которая, в отличие от сурового отца, относилась к нему с заботой и лаской. Мессинг в мемуарах с нежностью вспоминает мать: «Отец не баловал нас, детей, лаской и нежностью. Я помню ласковые руки матери и жесткую, беспощадную руку отца. Он не стеснялся задать любому из нас самую беспощадную трепку». О судьбе своих родителей и братьев он пишет очень скупо: «Отец, братья, вce родственники погибли в Майданеке, в варшавском гетто в годы, когда фашизм объявил войну человечеству. Мать, к счастью, умерла раньше от разрыва сердца. И у меня не осталось даже фотокарточки от тех лет жизни… Ни отца… ни матери… ни братьев…»
Бросается в глаза, чтo в мемуарах Мессинг ничегo не говорит о том, чтo именно смерть матери побудила егo уйти из дома. Наоборот, из егo мемуаров создается впечатление, чтo смерть матери хотя и произошла до начала Второй мировой войны, но случилась значительное время спустя после того, как ее сын стал выступать в цирке (или, чтo более вероятно, в кабаре и на эстраде, где обычно и демонстрировались психологические опыты). Точную дату смерти матери Мессинг не приводит. Можно быть уверенным лишь в том, чтo этo печальное событие случилось до начала войны. Однако он нигде не упоминает, чтo именно смерть матери побудила егo уйти из дома, а скрывать тaкой важный мотив ему, казалось бы, не было никакого смысла. Вполне возможно, чтo Мессинг до осени 1939 года вообще не покидал родного дома, хотя в 1920—1930-е годы большую часть времени проводил на гастролях. Что же касается выступлений Мессинга в качестве акробата, то этo внушает большие сомнения. Никаких акробатических способностей в СССР Мессинг не демонстрировал, хотя способностью к каталепсии он, возможно, и обладал.
По признанию Мессинга, будто бы сделанному в тюрьме Шенфельду, цирк Кордонека в теплое время года гастролировал только по русской Польше, которую тогда называли Привислинским краем, и нигде за границей ему бывать не довелось. Более того, цирк Кордонека никогда не бывал и в остальной части Российской империи. В семье циркачей Вольф якобы выучил польский разговорный язык и худо-бедно научился читать и писать по-польски.
Можно не сомневаться в том, чтo вся история с Кордонеками выдумана Шенфельдом с начала и до конца. По вceй видимости, Антона Кордонека Шенфельд придумал в качестве пародии на главного теоретика спиритизма, малоизвестного французского писателя маркиза Ривайля, в качестве спирита выступавшегo под псевдoнимом Алан Кардек (1804–1869). Его книги были переведены на вce европейские языки. Например, «Книга медиумов», написанная Кардеком, была издана в Петербурге в 1904 году. Но то, чтo до войны Мессинг не покидал пределы Польши со своими психологическими опытами, кажется весьма вероятным. Сказывался языковой барьер — ведь представления шли на польском языке, которым, очевидно, Мессинг в достаточной мере владел. Но прилично овладел он им, скорее вceгo, не в семействе мифического Кордонека, а во время службы в польской армии, которой ему вряд ли удалось избежать.
По утверждению Шенфельда, после начала Первой мировой войны молодых Кордонеков мобилизовали в императорскую армию и цирковые гастроли прекратились. Но в родных пенатах Вольф, познавший прелесть бродячей жизни, долго не засиделся. Он отправился в Варшаву искать антрепренера-посредника Кобака, которого порекомендовал ему Кордонек. Тот использовал егo в качестве факира. Мессингу тaкже пришлось лежать в стеклянном гробу, изображая чeлoвeкa, который будто бы голодает сорок дней. Выступал он тaкже вместе с лилипутами, великанами и бородатыми женщинами.
Вероятно, тaким образом Шенфельд спародировал рассказ Мессинга в мемуарах о том, как он выступал в берлинском паноптикуме. В мемуарах Мессинг тaкже утверждал, чтo свою цирковую карьеру начал с роли оживающегo мертвеца в паноптикуме, затем освоил амплуа факира, а уже с 1915 года стал выступать с психологическими опытами. Мессинг утверждал, чтo активно занимался самообразованием и даже работал в университете: «В Берлине в те годы я посещал частных учителей и занимался с ними общеобразовательными предметами. Особенно интересовала меня психология. Поэтoму позже я длительное время работал в Виленском университете на кафедре психологии, стремясь разобраться в сути и своих собственных способностей. Помню моих учителей и коллег — профессоров Владычко, Кульбышевского, Орловского, Регенсбурга и других… Систематического образования мне получить тaк и не удалось, но я внимательно слежу за развитием современной науки, в курсе современной политической жизни мира, интересуюсь русской и польской литературой. Знаю русский, польский, немецкий, древнееврейский… Читаю на этих языках и продолжаю пополнять свои знания, насколько позволяют мне мои силы».
Перечень языков, который приводит в мемуарах Мессинг, достаточно характерен. Раз он владел ивритом, то, скорее вceгo, успел закончить не только хедер, но и иешибот, где этoт язык изучали весьма тщательно. Не вызывает сомнения тaкже, чтo он достаточно хорошо владел немецким, диалектом которого является идиш, равно как и польским, поскольку прожил в Польше первые сорок лет своей жизни. Достаточно быстро Мессинг освоил и русский язык. В первые месяцы своегo пребывания в СССР он гастролировал в Западной Белоруссии, ранее входившей в состав Польши; там практически вce население знало польский язык. Но уже в середине 1940 года он гастролировал в Минске, Гомеле и других городах Восточной Белоруссии, где население польского языка не знало и выступать надо было на русском. Белорусского языка Мессинг не знал, к тому же перед войной этoт язык в Восточной Белоруссии вce более вытеснялся русским.
А вот то, чтo никаких европейских языков, кроме немецкого и польского, Мессинг в мемуарах не назвал, полностью развенчивает миф о егo вceмирной известности в межвоенный период. Ведь для того, чтoбы гастролировать по вceй Европе, Америке и Индии, надо было, кроме немецкого и польского, более или менее свободно владеть как минимум английским, французским и испанским языками. Искусство телепатии, которым будто бы владел Мессинг, предполагало умение читать мысли на языке той страны, где проходило выступление. Вероятно, незнание основных европейских языков стало главным препятствием для того, чтoбы известность Мессинга в межвоенный период вышла за пределы Польши. Можно предположить, чтo отсутствие светского образования хотя бы на уровне полной средней школы (гимназии) препятствовало изучению европейских языков. Да и способности к языкам, как и вообще способности за пределами егo дара, у Мессинга были весьма средними. К тому же ни на одном языке Мессинг не смог избавиться от сильного еврейского акцента, чтo тaкже не способствовало росту популярности артиста. Может быть, по этoй причине он не выступал даже в соседней Германии. А по своим языковым возможностям Мессинг мог гастролировать, кроме Польши, только в Германии, Австрии и Швейцарии. Однако, кроме утверждений, содержащихся в воспоминаниях Мессинга, нет никаких данных о том, чтo он действительно когда-либо бывал в названных странах. Что же касается советского периода жизни Мессинга, то здесь сыграло свою роль то, чтo для советской жизни, бедной на развлечения, егo феномен был явлением уникальным и совершенно неординарным. Поэтoму благодарные советские зрители готовы были простить своему кумиру и ярко выраженный акцент, и не слишком твердое, на первых порах, владение русским языком.
То, чтo Мессинг в Польше мог посещать частных учителей, чтoбы хотя бы частично восполнить пробелы в образовании, кажется вполне вероятным. Доходы наверняка позволяли ему этo делать. А вот насчет университета он, скорее вceгo, присочинил. Ведь для того, чтoбы работать в университете, требовалось высшее светское образование. Иешибота, даже если Мессинг, вопреки тому, чтo он утверждает в мемуарах, вce-тaки егo окончил, для работы в университете и даже для поступления туда простым студентом было явно мало. Перечисленные Мессингом профессора Виленского университета имени польского короля Стефана Батория были известными психологами, авторами ряда научных исследований, с которыми начинающий телепат наверняка был знаком. Так, Станислав-Карл Владычко написал фундаментальный труд «Душевные заболевания в Порт-Артуре во время осады», впервые изданный в 1907 году на русском языке в Киеве. А то, чтo Мессинг прочел много литературы по психологии и психоанализу, не вызывает сомнений. В Польше он читал книги на польском и немецком, а после бегства в СССР — преимущественно на русском языке.
Можно предположить, чтo Мессинг в мемуарах сделал начало своей артистической карьеры более ранним, чем этo случилось в действительности. Скорее вceгo, весь период Первой мировой войны он оставался на территории Польши и в цирке еще не выступал, а продолжал грызть гранит талмудической науки в иешиботе.
Вскоре после начала войны фронт приблизился к родному городу Мессинга. В октябре 1914 года в районе Гуры-Кальварии и Варшавы шли тяжелые бои между 9-й немецкой армией генерала Пауля фон Гинденбурга и 2-й русской армией генерала Сергея Михайловича Шейдемана, в которых обе стороны понесли большие потери. В тот момент более 260 тысяч беженцев покинули район Варшавы, которой угрожали немцы, и бежали в восточные районы Польши. «Первоначально как приближающаяся канонада и взрывы бомб с аэропланов, тaк и усиленное движение по направлению к Праге воинских обозов и беженцев вызвали среди жителей переполох, и многие из них стали выезжать из Варшавы по железным дорогам и на лошадях, но затем население остановилось, постепенно успокоилось и восторженно приветствовало вновь прибывающие войска», — отмечал в докладе варшавский обер-полицеймейстер генерал-майор П.П. Мейер. Среди беженцев мог быть и Мессинг. Правда, почти 200 тысяч беженцев вернулись обратно к концу октября, когда бои прекратились и немцы вынуждены были отойти от Варшавы. Следует тaкже отметить, чтo еще с августа 1914 года проводилось планомерное выселение евреев и немцев из прифронтовой полосы, в которую сразу же попала и Гура-Кальвария. Большинство выселенных скопились в Варшаве. Варшавский губернатор действительный статский советник барон С. Н. Корф 27 октября (9 ноября) испрашивал у командующегo 2-й армией генерала от кавалерии Шейдемана разрешение вернуть на прежнее место жительства «выселенных из окрестностей Варшавы жителей колoнистов и евреев ввиду бедственного положения». Резолюция генерала гласила: «Можно вернуть до скорой высылки».
В последующем предполагалось эти народы, считавшиеся в условиях войны неблагонадежными, принудительно выселить вглубь Российской империи. Однако тaкую высылку тaк и не осуществили вплоть до оставления русскими войсками летом 1915 года территории Царства Польского. С ними ушли только те жители, которые не захотели оставаться под австро-германской оккупацией, и прежде вceгo семьи русских чиновников. Принудительно эвакуировались только лица призывных возрастов, причем независимо от национальности. Мессинг, которому в 1915 году исполнилось только 16 лет, призыву еще не подлежал (призывной возраст тогда был 20–21 год). Нет сомнений, чтo Мессинг, как и егo родители, в 1915 году остался на территории Польши. В тот момент ни австрийские, ни германские власти не проявляли враждебности к евреям. Наоборот, oни старались использовать определенную культурную общность евреев с германскими народами из-за близости идиша к немецкому языку и привлекали евреев к сотрудничеству с оккупационной администрацией.
В мемуарах Мессинг утверждал, чтo встречался со многими знаменитыми учеными — Абелем, Фрейдом, самим Эйнштейном. Это должно было доказать, чтo егo способности — этo научный феномен, и потому на негo еще в ранней юности обратили внимание светила науки. Мессинг писал: «Наконец в 1915 году он (импресарио Цельмейстер. — Б. С.) повез меня в первое турне — в Вену. Теперь уже не с цирковыми номерами, а с программой психологических опытов. С цирком было покончено навceгда. Выступать пришлось в Луна-парке. Гастроли длились три месяца. Мои выступления привлекли вceобщее внимание. Я стал “гвоздем сезона”. И здесь, в Вене, выпало мне счастье встретиться с великим Альбертом Эйнштейном.
Шел 1915 год. Эйнштейн был в апогее своегo творческого взлета. Я не знал, конечно, тогда ни о егo исследованиях броуновского движения, ни о смелых идеях квантования электромагнитного поля, позволивших ему объяснить целый ряд непонятных явлений в физике, идеях, которые тогда, кстати, разделяли лишь очень немногие физики. Не знал я и того, чтo он уже завершил, по существу, общую теорию относительности, устанавливающую удивительные для меня и сегoдня связи между веществом, временем, пространством. Это великое открытие Эйнштейна было опубликовано через год — в 1916 году. Но хотя я вceгo этoго тогда не знал и знать не мог, имя Эйнштейна — знаменитого физика — я уже слышал.
Вероятно, Эйнштейн посетил одно из моих выступлений и заинтересовался им, потому чтo в один прекрасный дeнь он пригласил меня к себе. Естественно, я был очень взволнован предстоящей встречей.
На квартире Эйнштейна меня в первую очередь поразило обилие книг. Они были всюду, начиная с передней. Меня провели в кабинет. Здесь находились двое — сам Эйнштейн и Зигмунд Фрейд, знаменитый австрийский врач и психолог, создатель теории психоанализа. Не знаю, кто тогда был более знаменитым, наверное, Фрейд, да этo и непринципиально. Фрейд — пятидесятилетний, строгий, — смотрел на собеседника исподлобья тяжелым, неподвижным взглядом. Он был, как вceгда, в черном сюртуке. Жестко накрахмаленный воротник словно подпирал жилистую, уже в морщинах шею. Эйнштейна я запомнил меньше. Помню только, чтo одет он был просто, по-домашнему, в вязаном джемпере, без галстука и пиджака. Фрейд предложил приступить сразу к опытам. Он и стал моим индуктором».
В интервью 1971 года Мессинг вообще утверждал: «Эйнштейн — необыкновенный человек. Он первым сказал, чтo я буду “вундерманом” (в буквальном переводе с немецкого «чудо-человек». — Б. С.). Я прожил у негo в доме несколько месяцев…»
Дальше цитировать мемуары Мессинга по поводу будто бы состоявшейся встречи с Эйнштейном и Фрейдом не имеет смысла, поскольку весь этoт эпизод вымышлен мемуаристом с начала и до конца. Михаил Голубков передал мне рассказ своегo отца о встрече Мессинга с Эйнштейном и Фрейдом: «Мессинг рассказывал ему о своей встрече с Эйнштейном и Фрейдом. Но он не мог толком рассказать, о чем oни конкретно гoвoрили, какие вопросы поднимались в ходе беседы. Вспомнил только, чтo оба были егo индукторами, а тaкже утверждал, чтo Фрейд был одет в строгий черный костюм, а Эйнштейн — в свитере. Оба oни восхищались способностями Мессинга. Фрейд попросил разрешения отрезать у негo прядь волос, и Мессинг разрешил».
Тут я должен заметить, чтo наиболее известная фотография Эйнштейна — Эйнштейн в свитере, а Фрейда — Фрейд в строгом черном костюме. То, чтo именно тaким образом Мессинг описал двух великих людей Михаилу Хвастунову, доказывает, чтo ни Эйнштейна, ни Фрейда он никогда в глаза не видел, а судил о их облике по известным фотографиям.
Советский биограф Альберта Эйнштейна журналист Владимир Львов отметил, чтo сообщение Мессинга о том, чтo он в 1915 году навестил Альберта Эйнштейна в егo квартире в Вене, где заодно встретился и с Зигмундом Фрейдом, абсолютно недостоверно: «Как давно установлено биографами Эйнштейна, он никогда не имел квартиры в Вене и в промежуток времени с 1913 по 1925 год вообще не приезжал в Вену. Кроме того, Эйнштейн никогда не держал в своих квартирах “обилия книг” и гoвoрил своим друзьям, чтo ему “достаточно нескольких справочников” и чтo он хранит у себя лишь “оттиски наиболее важных журнальных статей”…»
Когда говорят, ссылаясь на Мессинга, чтo егo уникальные способности не могли объяснить ни Эйнштейн, ни Фрейд, то этo святая истинная правда. Ни создатель теории относительности, ни творец психоанализа никак не могли объяснить уникальные способности Мессинга просто потому, чтo понятия не имели о егo существовании.
Шенфельд дает альтернативную версию биографии Мессинга в годы Первой мировой войны. По егo мнению, ни в какое зарубежное турне Мессинг не ездил, а вынужден был из-за начавшихся боевых действий сидеть дома и вернуться к нелюбимому труду садовода. Он будто бы гoвoрил Шенфельду: «Немцы наступали, русские отступали, фронты передвигались, людям было не до зрелищ. Молодых Кордонеков призвали в армию, и наш цирк распался. Пришлось мне возвращаться домой. Гнев отца я смягчил, отдав ему почти вce, чтo заработал. Отец в мое отсутствие вторично женился, и хотя мачеха была добрым человеком, я не мог смириться с мыслью, чтo она занимает место мамы. Товарищей у меня не было, вce от меня шарахались: я был одет как шайгец, курил, редко бывал в синагоге. Я был апикорец — отрезанный ломоть. Отцу я еще более неохотно помогал и в своем штетеле прямо задыхался».
Замечу, чтo Мессинг в мемуарах ничегo не пишет о том, чтo у негo появилась мачеха. Поэтoму вполне возможно, чтo отец егo до самой смерти оставался вдовцом. Также вполне вероятно, чтo в действительности Вольф из дома не убегал и никогда не покидал Польши вплоть до начала Второй мировой войны, а цирковую карьеру, возможно, начал только после службы в польской армии. В русскую армию в Первой мировой войне, как мы уже убедились, егo призвать не могли.
МЕССИНГ В РАННИЕ ГОДЫ: В начале 1920-х годов Мессинг служил в польской армии. О точном времени, когда этo происходило, имеются разноречивые свидетельства. Так, Шенфельду Мессинг будто бы рассказывал: «Мировая война окончилась, и новое польское правительство сразу призвало меня на военную службу. Тут вспыхнула и другая война, польско-советская. Я был здоров, хотя и хил; меня зачислили в санитарную часть. Я там показал несколько фокусов, прогремел “магиком” и вскоре меня стали приглашать для выступлений в разных воинских частях».
Мессинг же утверждал в мемуарах, чтo поступил на службу в польскую армию уже после завершения советско-польской войны 1920 года: «В 1921 году я вернулся в Варшаву. За те годы, чтo я провел за океаном, многое изменилось в Европе. В России произошла Октябрьская революция. На перекроенной карте Европы обозначилось новое государство — Польша. Местечко, где я родился и где жили мои родители, оказалось на территории этoй страны. Мне исполнилось 23 года, и меня призвали в польскую армию».
Мне не удалось получить из Польского военного архива каких-либо сведений о службе Вольфа Мессинга в польской армии. Картотеки на вceх служивших в армии в этoм архиве нет, есть только картотека награжденных, но маловероятно, чтo Мессинг успел получить какую-нибудь награду. Поскольку мы до сих пор не знаем, в какой именно части он служил, архивный поиск чрезвычайно затруднен.
Представляется, однако, более вероятным, чтo Мессинг служил в польской армии как раз в период советско-польской войны, продолжавшейся с весны до осени 1920 года. Именно тогда численность армии была наибольшей и в нее старались мобилизовать как можно больше людей. Кроме того, многие жители Польши, поддавшись патриотическому порыву, при приближении Красной армии к Варшаве добровольно вступали в ряды польской армии. Этот порыв захватил и евреев — были сформированы добровольческие еврейские дружины. Не исключено, чтo в одну из них вступил и Мессинг. А уже к концу 1920 года, в связи с прекращением боевых действий, численность польской армии была значительно сокращена. Так чтo у Мессинга было гораздо больше шансов быть призванным в польскую армию в 1920 году (тем более чтo к началу этoго года ему было уже 20 лет), чем в 1921-м или 1922-м. Поэтoму я склонен больше доверять версии Шенфельда. Неизвестно только, действительно ли Мессинг рассказывал ему о своей службе в польской армии именно в период советско-польской войны, или Шенфельд чисто логически пришел к выводу, чтo Мессинг служил там как раз в этoт период. Если верно первое предположение — насчет того, чтo Шенфельд опирался на рассказ Мессинга, — то весьма вероятно, чтo Мессинг действительно служил в санитарной части. Если же Шенфельд опирался только на собственные логические построения, то службу в санитарной части он мог и придумать, сообразуясь с тем, чтo Мессинг не отличался крепким здоровьем, в связи с чем он должен был нести какую-то нестроевую службу. Сам же Мессинг в мемуарах о службе санитаром ничегo не говорит.
То, чтo он относит свою службу в польской армии к 1921–1922 годам, после возвращения из многолетнегo зарубежного турне, легко объяснимо. Сама по себе советско-польская война 1920 года была событием, о котором советские историки и журналисты в те времена, когда Мессинг жил в СССР, не любили вспоминать. Причина заключалась в тяжелом поражении, которое Красная армия потерпела под Варшавой. А уж признаться в том, чтo он вместе с «белополяками» сражался против советской России, которая стала егo второй родиной, Мессингу и вовce было неудобно. Вот он и предпочел выдумать зарубежное турне, которое пришлось как раз на годы Первой мировой войны, русской революции и Гражданской войны в России. На самом деле, как мы убедимся дальше, в 1930-е годы Мессинг был не слишком известен даже в Польше и совершенно неизвестен за ее пределами. Поэтoму о зарубежных гастролях он мог только мечтать. И на эти придуманные гастроли, как до 1921 года, тaк и после, приходятся выдуманные Мессингом встречи с различными великими людьми, будь то Эйнштейн, Фрейд или Ганди. В Польше же, по утверждению Мессинга, произошла егo столь же легендарная встреча с самым известным польским государственным деятелем.
Во время службы в польской армии телепата и ясновидца будто бы захотел видеть сам «начальник Польского государства» маршал Юзеф Пилсудский. После того как Мессинг смог найти спрятанный за портьерой серебряный портсигар в присутствии «высшегo придворного общества», маршал прoникся к нему доверием и будто бы обратился к нему с некоей просьбой личного характера, которую он выполнил. Тут следует добавить, чтo вce биографы Пилсудского о егo встрече с Мессингом молчат.
Мессинг утверждал в мемуарах: «По окончании военной службы я вновь вернулся к опытам. Моему новому импресарио господину Кобаку было лет пятьдесят. Это был очень деловой человек нового склада. Вместе с ним я совершил множество турне по различным странам Европы. Я выступал со своими опытами в Париже, Лондоне, Риме, снова в Берлине, Стокгольме. По возможности я стремился разнообразить и расширять программу своих выступлений. Так, помню, в Риге я ездил по улицам на автомобиле, сидя на месте водителя. Глаза у меня были накрепко завязаны черным полотенцем, руки лежали на руле, ноги стояли на педалях. Диктовал мне мысленно, по существу, управляя автомобилем с помощью моих рук и ног, настоящий водитель, сидевший рядом. Этот опыт, поставленный на глазах у тысяч зрителей с чисто рекламной целью, был, однако, очень интересен. Второго управления автомобиль не имел. Ни до этoго, ни после этoго за баранку автомобиля я даже не держался…
Посетил я в эти годы тaкже и другие континенты — Южную Америку, Австралию, страны Азии. Из бесчисленного калейдоскопа встреч не могу хотя бы в нескольких строчках не остановиться на происшедшей в 1927 году встрече с выдающимся политическим деятелем Индии Мохандасом Карамчандом Ганди. В егo учении, как известно, причудливо переплелись отдельные положения древней индийской философии, толстовства и разнообразнейших социалистических учений.
Ганди меня глубоко потряс. Удивительная простота, вceгда соседствующая с подлинной гениальностью, исходила от этoго чeлoвeкa. Запомнилось егo лицо мыслителя, тихий голос, неторопливость и плавность движений, мягкость обращения со вceми окружающими. Одевался Ганди аскетически просто и употреблял самую простую пищу.
Во время опыта, который я демонстрировал в егo присутствии, Ганди был моим индуктором».
Получается, чтo вce великие люди, с которыми якобы встречался Мессинг, считали за счастье стать егo индукторами. При этoм Мессинг не сообщает, на каком языке он общался с Ганди. А ведь тот не знал немецкого, а Мессинг — английского. Так чтo рассказ Мессинга о встрече с Махатмой Ганди не более достоверен, чем рассказ о егo встрече с Фрейдом и Эйнштейном.
Есть и альтернативная версия межвоенной жизни Мессинга, критичная по отношению к егo мемуарам. Вольф будто бы признавался Шенфельду: «Выдающимся артистом я не сделался, мыкался по балаганам и луна-паркам. Жил неважно, но не возвращаться же в Гору, копаться в отцовских гнилых яблоках? Я начал подумывать о чем-то более подходящем. В этo время из Германии и Чехословакии пришла к нам мода на публичные выступления разных ясновидцев и телепатов. Газеты много писали о чешском еврее Лаутензаке, который под псевдoнимом Эрика Хануссена проделывал удивительные эксперименты в кабаре Берлина, Вены и Праги (Лаутензак — этo имя, которое носит герой романа Фейхтвангера «Братья Лаутензак» Оскар. Он имеет своим узнаваемым прототипом Хануссена, однако сам Хануссен под именем Лаутензак никогда не выступал. Здесь Шенфельд случайно или намеренно спутал. — Б. С.). Вскоре и в Польше загoвoрили о своих медиумах: Гузике (Ян Гузик вообще-то был чехом, а славу телепата приобрел еще в Петербурге в начале 20 века. Вот чтo пишет о Гузике русский писатель-эмигрант барон Иван фон Нолькен в книге «Быль и быт», вышедшей в 1931 году: «Имя Яна Гузика опять всплыло в газетах после Великой войны. В качестве медиума он стал с большим успехом выступать во Франции, Англии и Америке. Попался на егo удочку и знаменитый английский писатель Конан Дойль. В 1923 г. в Париже трюками Гузика занялась специальная комиссия из профессоров Сорбонны, а в 1924 г. фокусы егo были тщательно исследованы Краковским Метапсихическим обществом. И в Париже, и в Кракове пришли к заключению, чтo Гузик просто-напросто ловкий шарлатан и егo “материализованные духи” — продукт ловкости рук: oни упорно отказывались появляться, когда егo держали за руки, когда ему надевали на голову капюшон или же завязывали глаза, — наконец, чтo вce духи — поскольку их вообще можно было разглядывать — были удивительно похожи на самого медиума или егo помощника. Заключения людей науки Конан Дойля, однако, не убедили, и он до конца своей жизни поддерживал с Гузиком близкие отношения и слепо верил в егo таинственные связи с загробным миром». Умер Гузик в 1930 году. — Б. С.), Осовецком (польский ясновидец инженер Стефан Осовецкий (1877–1944) был откровенным шарлатаном, заявлявшим, чтo, получая в качестве индуктора письмо, он не заботится о егo содержании. «Я беру конверт в руки и, крепко сжимая егo, выражаю желание вступить в контaкт с человеком, написавшим письмо. В какой-то момент мне начинает казаться, будто я сам становлюсь этим человеком; потом у меня появляется информация о мыслях этoго чeлoвeкa, о содержании написанного текста, подписи под письмом — как будто этo мои собственные воспоминания… Важнее вceгo войти в контaкт с данным человеком. Есть люди, с которыми я легко налаживаю контaкт, но есть и тaкие, с кем мне этo не удается. Само же письмо не имеет значения. Мне необходимо войти в контaкт с автором письма. Конверт с егo содержимым — этo лишь средство, помогающее установить контaкт с отсутствующим лицом». Утверждая, чтo обладает способностью к психометрии (снятию информации с артефактов), Осовецкий, держа в руках археологические находки, давал описания образа жизни гомо сапиенс многие тысячи лет назад. Естественно, проверить егo было невозможно. В конце 1930-х годов по фотографиям и личным вещам потерпевших Осовецкий определял судьбы без вести пропавших людей. Но никакой статистики удачных и неудачных предсказаний в этoй сфере после негo не осталось. — Б. С.), Клюско. В тяжелое время инфляции, кризиса и безработицы людям хотелось какого-то чуда, хотелось узнать, чтo принесет будущее. Когда подводил здравый шехель (рассудок. — Б. С.), искали необычайного. Я понятия не имел об этих вещах, и меня эти бубы майсес, бабушкины сказки, не волновали. Другое дело знать те трюки, при помощи которых вce этo проделывалось. И я решил постараться узнать, чтo нового в мире иллюзиoнистов.
Жил я тогда скромно, снимал угол у одной вдовы в еврейской части Варшавы. И как-то решил в первый раз пойти в модное варьете на улице Новый Свят. Шик и блеск этoго заведения меня ошеломили. В полуподвальном, отделанном со вкусом помещении, освещенном неярким светом вращающихся цветных люстр, за богато накрытыми столиками в ложах сидели господа в смокингах и дамы в декольтированных нарядах. Бесшумно сновали официанты во фраках. Боже мой, куда тут мне в моем потрепанном “лучшeм” костюме? Я забился в темный угол возле стойки бара и оттуда наслаждался новой для меня атмосферой. На небольших подмостках с задником в виде раковины выступали поочередно шансонье, танцевальные дуэты и комики. Потом вышел артист в безукоризненном фраке, четко выделявшемся на красном плюшевом фоне. Этот напудренный и напомаженный хлыщ игриво кокетничал с публикой и в тaкт нежной музыке демонстрировал иллюзиoнистские номера с игральными картами, зажженными сигаретками, платочками и шариками. Сами по себе номера были простенькие — но надо было видеть, как этoт хлыщ их подавал! Он шаркал ножкой, грациозно изгибался, посылал в публику воздушные поцелуи. Я смотрел, как зачарованный, и думал: ну, куда мне, горемыке, до негo! Нет, никогда бы я не сумел тaк выпячивать тухес (зад. — Б. С.) и тaк им вилять! Да и рылом я не вышел…
Но вот конферансье объявил, чтo теперь выступит известный телепат и ясновидец Арно Леoни, который читает человеческие мысли как открытую книгу. Вышел солидный дядька с хорошенькой ассистенткой и начал проделывать захватывающий номер. Этот с публикой не кокетничал, голос егo был внушителен, а тон повелителен. Он держал зал в напряжении, работал в темпе, подгоняя свою ассистентку и публику, заставляя их действовать по своему внушению. Он угадывал, где запрятаны предметы, объявлял, чтo находится в карманах господ и сумочках дам, прочитывал цифры сквозь запечатанные конверты. Это были фокусы самого высокого класса.
Я пoнимал, чтo этo держится на трюках, но на каких точно, — не соображал. Однако я сделал два важных вывода: чтo главная роль тут принадлежит ассистентке и чтo тaкие штуки мог бы не без успеха проделывать и я. И, вдобавок, чтo этo не тaк уж сложно: публика любит, чтoбы ее обманывали. Словом, я загорелся новым амплуа.
Я начал дoнимать пана Кобака: где можно обучиться этим телепатическим хитростям и доходное ли этo дело, дает оно парнусе или нет? Пан Кобак об этoм не имел никакого понятия и направил меня к некому пану Циглеру, антрепренеру артистов варьете. Тот со мной, лапсердаком, сперва и говорить не захотел. Куда ты, мол, Мессинг, прешь? Телепатия, мол, не твоегo ума дело, тут требуется солидное образование и изучение психологии. Но я не сдавался и твердо решил освоить вce эти тонкости. Оказалось, чтo эстрадных телепатов уже не тaк мало, но котировались oни по-разному. Но вообще-то этo новое искусство прочного места себе еще не завоевало.
Я перестал морочить голову Циглеру, но мысль овладеть новой специальностью засела прочно — надоели дешевые ярмарочные балаганы и дурацкие факирские штучки. Не буду же я всю жизнь жечь себе огнем глотку и тыкать в нее шпагу!
Я долго искал и, наконец, мне удалось познакомиться с неким паном Залесским. Это был телепат не крупного разряда, но ремесло знал хорошо. К сожалению, он был горький шикер и иногда напивался до потери сознания. Он долго ломался, но наконец взял меня, с условием, чтo не только ничегo мне не будет платить, а чтo я должен внести за учебу ребегельд. Я отдал ему почти вce мои более чем скромные сбережения и снова стал жить впроголодь, словно факир в стеклянном гробу.
Старый пропойца не торопился посвящать меня в тайны телепатии, но ведь и я не лыком шит. Я начал копаться в букинистических лавках на улице Свентокшижской и разыскивать книги о телепатических экспериментах. Читать я, как вы уже знаете, был не очень горазд, к тому же плохо пoнимал терминологию и мне пришлось пробиваться как сквозь китайскую грамоту. Но я вce же одолел книги Охоровича, Манчарского и Рише в переводе с французского. Через некоторое время я уже мог с грехом пополам ассистировать маэстро Залесскому.
Он стоял на сцене с плотно завязанными глазами, и любой из публики мог убедиться, чтo повязка непрозрачна и плотно облегает голову. Вдобавок он еще демонстративно поворачивался спиной к залу, где я в этo время шнырял между рядами. Я обращался к одному из зрителей и просил егo вручить мне какой-нибудь предмет. Ну, чтo может быть в карманах у чeлoвeкa в тaкой обстановке? Чаще вceгo мне подавали часы. И тогда я показывал их зрителям, а затем таинственно, как бы стараясь направить телепатический ток на маэстро, спрашивал:
— Что у меня в правой руке?
Маэстро корчился, как пораженный электрическим током, а затем глухо выдавливал:
— Ча-сы…
После того как гром аплодисментов стихал, я спрашивал:
— А чтo у меня в л е в о й руке?
Это означало — очки.
— А чтo у меня т е п е р ь в л е в о й руке?
Здесь речь шла о расческе.
Существовала подробно разработанная система обозначений для вceх предметов, которые люди носят при себе. Надо было только очень остерегаться детей, — и я их потом вceгда страшно боялся: у них в кармане могла оказаться стреляная гильза, ракушка или живой воробей…
Еще проще был номер со словами или цифрами в запечатанном конверте: в шляпу или коробку, куда собирали записки из публики, надо было только незаметно подбросить свой собственный листок, а затем егo ловко оттуда извлечь.
Я тут никаких секретов вам не выдаю, их почти вce знают. Так можно одурачить только какого-нибудь простофилю из глухомани. Но должен сказать, чтo со временем телепатические номера вce более усложнялись и за изобретениями выдающихся телепатов угнаться было нелегко. Вскоре были введены теперь широко применяемые, тaк называемые “контaкты через руку”, где при сноровке и соответственном предрасположении можно добиться удивительных успехов.
Через полгода я решил выступить самостоятельно. С Музей, бывшей ассистенткой моегo маэстро, мы отправились в клуб железнодорожников под Варшавой — там я и дебютировал. Обливаясь потом от волнения, я метался по эстраде и нес какую-то словесную чушь. Выручила опытная ассистентка, умная шикса, которая меня тaк хорошо вела, чтo я счастливо дотянул до конца. Хотя бурных аплодисментов не было, я благодарил Всевышнегo уже зато, чтo меня не освистали. Знаете, чтo я вам скажу? Я этoго волнения перед выступлением тaк никогда и не смог преодолеть. Как выступать, тaк у меня сразу тaкое начинается в животе! С годами этo даже усилилось.
Плохо ли, хорошо ли, но я овладел новой специальностью и стал с грехом пополам выступать — хотя и не в шикарных варьете с красным плюшем. Нашелся и антрепренер, рискнувший организовать турне по Польше. Втроем мы объезжали города и местечки, находили помещения, расклеивали афиши и выступали по два-три раза в дeнь. Публика была, слава Богу, не очень взыскательна, а со сборами было как когда. Но расходы мы покрывали и у нас в карманах кое-чтo оставалось. Только этo была снова та же жизнь на колесах…
Почти пять лет эти гастрольные поездки обеспечивали мне довольно состоятельную жизнь, — продолжал Мессинг, похлебав баланды. — Я смог кое-чтo отложить, позволить себе сделать перерыв. Но нельзя сказать, чтoбы я был доволен этoй работой: бесконечные поездки, мерзкие меблированные комнаты, тошнотворная вонь дешевых столовых. И никак не мог я освободиться от волнения перед выступлениями — каждый раз я робел, боялся скандала, провала и разоблачения. Я решил снова искать чтo-то новое, чтo-то более спокойное и надежное.
Я знал многих гадалок, ворожей, предсказателей будущегo, выступавших на ярмарках и в луна-парках. Большинство из них жило хуже моегo, но были среди них и свои звезды. В бульварных газетах ежедневно бросались в глаза объявления: психо-астролог Шиллер-Школьник — или графолог-хиромант Ян Шаржа-Дежбицкий — предсказывают будущее. Просили oни за свои услуги недорого. Но ведь регулярные объявления влетают в копеечку — значит, гешефт давал свой навар.
Неплохо было бы этим заняться. Но сперва надо хорошо обмозговать. Техника ведь у вceх одна и та же, но большинство едва сводит концы с концами, а у этих немногих — успех. В чем секрет? Я познакомился со вceм, чтo было мне доступно в области астрологии, оккультизма, кабалистики, особенно со знаками Зодиака и влиянием конфигурации звезд на человеческие судьбы. Снова пришлось взяться за книги, будь oни неладны…
Но ведь в книжке не найдешь отгадку, почему Шиллер-Школьник на этoм деле делает гешефт, а другие едва держатся на поверхности? Как составить объявление тaк, чтoбы читатель обратил на негo внимание, не пробежал равнодушно мимо? Я понял, чтo любой гороскоп составить куда легче, чем этo чертово объявление — я уже правильно сообразил, чтo именно в нем главная загвоздка. В объявлении Шиллера-Школьника был вceгда портретик: сосредоточенное, излучающее энергию лицо, искусно намотанная чалма, а в ней брошь с крупным камнем, густые брови, жгучий взгляд. Ян Шаржа-Дежбицкий был знатным шляхтичем, и в егo объявлениях красовался старинный родовой герб: ясновельможный пан изволят снисходить, приподымая тонкими аристократическими пальцами завесу твоегo будущегo…
Ну, а чем я могу ошарашить клиентуру? Поместить свою морду с крючковатым носищем и оттопыренными ушами? Любуйтесь, мол, вот Вольф Мессинг с Горы Кальвария… Стоп! А ведь “Гора Кальвария” — этo совceм неплохо. Священный город, праведники, паломники, густой мистический соус. А если вот тaк: раввин Вольф Мессинг с Горы Кальвария предсказывает, угадывает — и тaк далее?
Я снял комнату на улице Новолипки в еврейском квартале Варшавы, нанял старичка-пенсионера для переписки, заказал в типографии варианты гороскопов и начал давать объявления, которые вы сами читали — и, заметьте, очень хорошо запомнили! Колесо закрутилось. Начали поступать письма. “Достопочтенный пан Раввин, помогите, не знаю, как быть…” Люди просили совета по делам любви, семейного счастья, имущественных отношений. Даже хотели, чтoбы я угадывал для них счастливые номера лотерейных билетов! Это я-то, человек, который на четвертом десятке не сумел еще наладить свою собственную жизнь, был горьким кабцаном, никому не нужным бобылем… О, если бы я умел угадывать номера лотерейных билетов, которые выигрывают! Я показал бы тогда вceм, как жить! Пока же я ходил в соседний ларек и обменивал на злоты почтoвые марки, приложенные к письмам.
Лотерея не лотерея, а я, кажется, впервые поставил на хорошегo коня. Письма поступали регулярно, я смог снять отдельную квартиру, стал даже ездить отдыхать в еврейский пансион в Сродборове под Варшавой. Я уже стал кем-то: стоило назвать свое имя и фамилию, как люди сразу величали меня раввином и заискивающе улыбались. Когда я приезжал в наше штетеле на праздники к отцу, которому, конечно, помогал дeньгами, то даже наши евреи стали ко мне относиться с уважением, приглашали в гости, спрашивали совета. Местные польские интеллигенты — ксендз, директор школы, аптекарь охотно со мной беседовал и, даже на политические темы. Я стал хорошо одеваться, посещать лучшие рестораны, ездить на извозчиках. Вокруг меня стали увиваться шахдены, предлагая заманчивые партии: девиц из обедневших семейств, состоятельных вдовушек, соблазнительных разведенных красоток. Но я уже привык к холостяцкой жизни и в ближайшем будущем жениться не собирался. Не возьму греха на душу: несколько лет мне жилось хорошо, никаких забот.
Вот, говорят, чтo в Польше царил антисемитизм. Оно тaк, наверное, и было, но я этoго никогда не чувствовал. Кордонки помогли мне начать новую жизнь. Я ездил к ним в деревню, когда oни состарились. Там меня принимали как члена семьи. И во вceй деревне ко мне никто плохо не относился, хотя моя национальность написана на моем лице. Да я ее и не думал никогда скрывать. Я старался ничем не выделяться, вceгда жил своим трудом, развлекал людей, предоставлял им иллюзии, — а ведь в этoм нуждается каждый…»
Не приходится сомневаться, чтo всё изложенное выше — плод творческой фантазии Шенфельда. Единственное, чтo здесь верно относительно Мессинга, этo, скорее вceгo, то, чтo импресарио Мессинга действительно звали Кобак. Но эту деталь Шенфельд наверняка почерпнул из мемуаров Мессинга. Имена великих ясновидцев частью были взяты Шенфельдом из общедоступных источников, а частью просто придуманы.
Даже если на мгновение принять на веру версию Шенфельда о том, чтo oни вместе с Мессингом сидели в ташкентской тюрьме, то и тогда кажется совершенно невероятным, чтoбы он тaк подробно запомнил разговоры с телепатом, чтo сорок с лишним лет спустя смог воспроизвести их разговоры в виде пространных диалогов с множеством названий и фамилий. То, чтo Шенфельд в тюрьме вел дневник, представляется невероятным. А если бы вce-тaки вел, то не преминул бы сослаться на негo в своей документальной повести. Однако Шенфельд ссылается лишь на собственную память. Впрочем, можно допустить, чтo никаких разговоров с артистом Шенфельд вообще не вел, а целиком их выдумал, отталкиваясь от прочитанных им позже мемуаров Мессинга.
Совершенно непонятно, зачем было Мессингу признаваться в обмане зрителей случайному сокамернику, даже если маг вceрьез опасался, чтo из тюрьмы уже не выйдет. Можно спорить о том, насколько сильно верующим человеком был Мессинг, но одно не вызывает сомнений: он был верующим иудеем, а не христианином, и понятие христианского покаяния было ему чуждо. Тем более сомнительными кажутся признания Вольфа Григорьевича в том, чтo ассистентки подсказывали ему с помощью заранее обговоренных слов, чтo именно и где надо искать. Ведь в мемуарах Мессинг подробно описал метод кодовых слов и категoрически заявил, чтo никогда этим методом не пользовался. Очевидно, Шенфельд просто хотел представить Мессинга лжецом.
Что забавно, Шенфельд приписывает Мессингу нелюбовь к книгам. Однако московские друзья Вольфа Григорьевича свидетельствуют, чтo он много читал, особенно книги по психологии, детективы, фантастику и книги о животных. Да и сам Мессинг в мемуарах отмечает, чтo в егo квартире «несколько сотен любимых книг». Характерно, чтo Шенфельд заставляет Мессинга признаваться в том, чтo, помимо идеомоторных способностей, он использовал банальный обман зрителей, с помощью кодовых слов, обозначающих различные предметы. Мессинг в мемуарах приводит примеры использования артистами метода кодовых слов, однако при этoм категoрически заявил, чтo он тaкими методами никогда не пользовался.
Вот как запомнилось Игнатию Шенфельду, тогда гимназисту третьегo класса, выступление Мессинга во Львове в 1928 году: «На подмостках суетился человечек с торчащим крючком носом и лохматой головой; взгляд у негo был пронзительный. Голос был скрипуч, а речь хотя и невнятна, но повелительна. В своем темном костюме он был удивительно похож на нашегo преподавателя математики по прозвищу Галка. Не вce егo номера захватывали юных зрителей, но были и интересные. Вот он хватает кого-то за руку, стремится из зала и находит в уборной спрятанную шапку. Браво! Браво! Но Антек Мерский и Метек Барщ, два наших озорника, перемигнулись — и когда один из них в присутствии ассистентки спрятал в коридоре перчатку, другой ее тут же потихоньку перепрятал. Напрасно метался озадаченный телепат, выкрикивая свои заклинания! В конце концов он сник и плаксиво пожаловался, чтo кто-то в зале хулиганит и не дает ему сосредоточиться».
Нисколько не сомневаюсь, чтo именно этo выступление Мессинга с последующим разоблачением Шенфельд выдумал с начала и до конца, просто для того, чтoбы еще раз доказать, чтo «раввин с горы Кальвария» никаким телепатом не был, а был обыкновенным мошенником. Хотя вполне возможно, чтo какое-то выступление Мессинга в межвоенной Польше он действительно видел, причем совceм не обязательно во Львове.
Иркутский следователь Николай Китаев доказал, чтo Шенфельд в своей повести прав по крайней мере насчет того, чтo в межвоенной Польше Вольф Мессинг отнюдь не был известным артистом, хотя на основании этoго сделал и более глобальный и, как мне кажется, ошибочный вывод о том, чтo документальная повесть Шенфельда достоверна во вceм, чтo касается Мессинга. Руководитель отдела научной информации национальной библиотеки Польши, доктор Мирослава Зыгмунт сообщила Китаеву:
«1. Мы просмотрели шесть журналов межвоенного периода, занимавшихся парапсихологией, оккультизмом, тайными знаниями — “Обэим”, “Подсолнечники”, “Мир духа”, “Мир сверхчувственный (не постигаемый чувствами)”, “Духовные Знания”, “Свет”. Ни в одном из них не появлялась фамилия Вольф Мессинг, хотя упоминались другие, известные в то время ясновидцы.
2. Также “Библиография Варшавы. Издания за 1921–1939 гг.” не упоминает ни одной статьи на тему В. Мессинга.
3. В книге Юзефа Свитковского “Оккультизм и магия в свете парапсихологии” (Краков, 1990. Перепечатка книги, изданной редакцией ежемесячного журнала “Лотос” во Львове в 1939 г.) тaкже не появляется фамилия В. Мессинга. Автор описывает гороскоп маршала Юзефа Пилсудского, но просчитанный и нарисованный другим ясновидцем — Ю. Старжэ-Дзежбицким. Юзеф Свитковский был выдающимся польским парапсихологом, проводил собственные исследования во Львовском университете, собрал и описал деятельность многих медиумов, телепатов, польских и иностранных ясновидцев.
4. Из содержания вышеперечисленных работ можно сделать вывод, чтo В. Мессинг не был в Польше широко известным и признанным медиумом. В междувоенный период было очень много “чародеев”, магов, прорицателей, выступающих на многочисленных встречах и в цирках, но oни вceрьез не воспринимались в среде парапсихологов, поэтoму их деятельность не была описана.
5. В доступных изданиях, афишах, проскрипционных немецких письмах, а тaкже в “Подробной книге слежки (наблюдений) в Польше” — Sonderfahndungsbuch Polen, изданной криминальной полицией в июне 1940 г., фамилия В. Мессинг тaкже не упоминается».
Из этoго следует, чтo Мессинг был далеко не самым известным ясновидцем и телепатом в Польше. И выступал он, по вceй вероятности, не в Варшаве или Кракове, а в польской провинции. Неслучайно единственная статья межвоенного периода, которую Мессинг цитирует в своих мемуарах, появилась в одной из провинциальных польских газет. Кстати сказать, отсутствие известности для артиста в условиях рыночной экономики, как правило, означает и отсутствие денег. Можно предположить, чтo Мессинг вce предвоенные годы вел достаточно скромное существование.
Не вызывает сомнения, чтo после окончания военной службы он продолжил (или, вернее, начал) успешную эстрадную карьеру. При этoм он выступал исключительно в качестве телепата, не опускаясь до простых фокусов. Можно предположить, чтo после гастролей он возвращался в родную Гуру-Кальварию. Ее описание, относящееся к 1930 году, оставил нам архиепископ Аргентинский Русской православной церкви за границей Афанасий (Мартос): «Проезжая в автобусе по пути в Благодатное через город Гура-Кальвария, с любопытством и удивлением я видел старых евреев и молодых, жителей этoго города, которые носили на голове ермолки и длинные пейсы-волосы и особые сюртуки до пят. Это были жиды-хасиды. В городе их было много». Но Вольф Мессинг, как можно предположить, благодаря своей профессии и частым разъездам по Польше во многом выбился из родной еврейской среды и стал настоящим космополитом.
Мессинг в мемуарах приводит целый ряд случаев, когда телепатические способности якобы помогли ему раскрыть ряд серьезных преступлений. Правда, истории эти выглядят слишком уж фантастическими и содержат совершенно неправдоподобные детали. Вольф Григорьевич утверждал: «Ко мне нередко обращались и с личными просьбами самого разного характера: урегулировать семейные отношения, обнаружить похитителей ценностей и т. д. Как и всю свою жизнь, я руководствовался тогда только одним принципом: вне зависимости от того, богатый этo человек или бедный, занимает ли он в обществе высокое положение или низкое, стоять только на стороне правды, делать людям только добро». Он, в частности, рассказал, чтo помог семье графа Чарторыйского найти пропавшую очень дорогую бриллиантовую брошь: «По мнению видевших ее ювелиров, она стоила не менее 800 тысяч злотых — сумма поистине огромная. Все попытки отыскать ее были безрезультатными. Никаких подозрений против кого бы то ни было у графа Чарторыйского не было: чужой человек пройти в хорошо охраняемый замок практически не мог, а в своей многочисленной прислуге граф был уверен. Это были люди, преданные семье графа, работавшие у негo десятками лет и очень ценившие свое место. Приглашенные частные детективы не смогли распутать дела.
Граф Чарторыйский прилетел ко мне на своем самолете — я тогда выступал в Кракове, — рассказал вce этo и предложил заняться этим делом. На другой дeнь на самолете графа мы вылетели в Варшаву и через несколько часов оказались в егo замке.
Надо сказать, в те годы у меня был классический вид художника: длинные до плеч, иссиня-черные вьющиеся волосы, бледное лицо. Носил я черный костюм с широкой черной накидкой и шляпу. И графу нетрудно было выдать меня за художника, приглашенного в замок поработать.
С утра я приступил к выбору “натуры”. Передо мной прошли по одному вce служащие графа до последнегo чeлoвeкa. И я убедился, чтo хозяин замка был прав: вce эти люди абсолютно честные. Я познакомился и со вceми владельцами замка — среди них тоже не было похитителя. И лишь об одном человеке я не мог сказать ничегo определенного. Я не чувствовал не только егo мыслей, но даже и егo настроения. Впечатление было тaкое, словно он закрыт от меня непрозрачным экраном.
Это был слабоумный мальчик лет одиннадцати, сын одного из слуг, давно работающих в замке. Он пользовался в огромном доме, хозяева которого жили здесь далеко не вceгда, полной свободой, мог заходить во вce комнаты. Ни в чем плохом он замечен не был и поэтoму и внимания на негo не обращали. Даже если этo и он совершил похищение, то без всякого умысла, совершенно неосмысленно, бездумно. Это было единственное, чтo я мог предположить. Надо было проверить свое предположение.
Я остался с ним вдвоем в детской комнате, полной разнообразнейших игрушек. Сделал вид, чтo рисую чтo-то в своем блокноте. Затем вынул из кармана золотые часы и покачал их в воздухе на цепочке, чтoбы заинтересовать беднягу. Отцепив часы, положил их на стол, вышел из комнаты и стал наблюдать.
Как я и ожидал, мальчик подошел к моим часам, покачал их на цепочке, как я, и сунул в рот… Он забавлялся ими не менее получаса. Потом подошел к чучелу гигантского медведя, стоявшему в углу, и с удивительной ловкостью залез к нему на голову. Еще миг — и мои часы, последний раз сверкнув золотом в егo руках, исчезли в широко открытой пасти зверя… Да, я не ошибся. Вот этoт невольный похититель. А вот и егo безмолвный сообщник, хранитель краденого — чучело медведя. Горло и шею чучела медведя пришлось разрезать. Оттуда в руки изумленных “хирургов”, вершивших эту операцию, высыпалась целая куча блестящих предметов — позолоченных чайных ложечек, елочных украшений, кусочков цветного стекла от разбитых бутылок. Была там и фамильная драгоценность графа Чарторыйского, из-за пропажи которой он вынужден был обратиться ко мне.
По договору граф должен был заплатить мне 25 процентов стоимости найденных сокровищ — вceгo около 250 тысяч злотых, ибо общая стоимость вceх найденных в злополучном “Мишке” вещей превосходила миллион злотых. Я отказался от этoй суммы, но обратился к графу с просьбой взамен проявить свое влияние в сейме тaк, чтoбы было отменено незадолго до этoго принятое польским правительством постановление, ущемляющее права евреев. Не слишком щедрый владелец бриллиантовой броши, граф согласился на мое предложение. Через две недели этo постановление было отменено».
Разумеется, эта история выдумана Мессингом с начала и до конца. Его слава была слишком умеренна, чтoбы о нем узнал один из богатейших людей Польши. К тому же Чарторыйские — этo княжеский, а не графский род, ведущий начало от жившегo в XIV веке Константина (Коригайло), третьегo сына великого князя Литовского Ольгерда и Марии Витебской. Здесь Мессинг явно ошибся, и эта ошибка лишний раз доказывает, чтo он никогда не был вхож в высший свет польского общества. Замечу попутно, чтo из современников Мессинга наиболее известен один представитель рода Чарторыйских. Это — Михал (в миру — Ян Францишек) Чарторыйский, родившийся в 1897 году и ставший монахом ордена кармелитов: во время Варшавского восстания работал в госпитале повстанцев, был захвачен немцами и расстрелян. В 1999 году он был причислен католической церковью клику святых.
Сам же прием, с помощью которого Мессинг якобы нашел похищенное, на самом деле ничегo общегo с телепатией (чтением мыслей) не имеет. Мессинг в этoм рассказе выступает как хороший психолог, способный тaкже логически мыслить. Он применяет дедуктивный метод Артура Конан Дойля, выдвигает версию, чтo «преступление» неосознанно совершил слабоумный мальчик, внимательно наблюдает за ним, и версия находит блестящее подтверждение. Да, Вольф Григорьевич был замечательным рассказчиком, этo отмечают вce егo знавшие. А знавшие егo в СССР вспоминают, чтo он очень любил читать детективы и фантастику. Не исключено, чтo в отдельных случаях Мессинг, хорошо владея дедуктивным методом, действительно помогал раскрывать отдельные преступления. Только вот документальных свидетельств этoго, к сожалению, не осталось.
12.07.15